— Лопни ваши глаза! — сказал Король. — Что я, по-вашему, не могу умереть как джентльмен?
Он повернулся к Пичи — к Пичи, который плакал как ребёнок.
— Это я тебя сюда привёл, Пичи. Увёл от счастливой жизни на смерть в Кафиристане, где ты был командующим императорским войском. Скажи, что прощаешь меня, Пичи.
— Я прощаю тебя, Дэн, — сказал Пичи. — Прощаю целиком и полностью.
— Пожмём руки, Пичи, — сказал он. — Я ухожу.
И он ушёл, не уклоняясь ни вправо, ни влево, и ровно посреди всех этих подвижно пляшущих верёвок он заревел: «Рубите, канальи!», — и они обрубили, и старина Дэн полетел вниз, и он кружился, кружился и кружился двадцать тысяч миль, ведь он полчаса летел, прежде чем удариться об воду, и я видел его тело — оно зацепилось за камень, и золотая корона рядом.
А знаете, что они сделали с Пичи — там, между двумя соснами? Они его распяли, сэр, как вы можете убедиться, взглянув на его руки. Вогнали ему деревянные колышки в руки и ноги, а он не умер. Он висел там и вопил, и на другой день они его сняли, сказав, что это чудо, что он не умер. Они сняли его — старину Пичи, который не сделал им плохого… сделал им ничего…
Минут десять он раскачивался взад-вперёд, горестно рыдая, утирая глаза тыльной стороной искорёженных ладоней и жалобно, по-детски поскуливая.
— Они оказались так жестоки, что кормили его в храме: они сказали, что он больше бог, чем старина Дэн, который оказался человеком. Потом его выгнали на снег и велели идти домой, и Пичи шёл домой целый год, побираясь по дорогам в полной безопасности, ведь Дэниел Дрэвот шёл впереди и говорил: «Идём, Пичи. Мы делаем великое дело». Горы, они плясали по ночам, и горы хотели упасть Пичи на голову, но Дэн воздымал свою руку[60], и Пичи шёл за ним, согнувшись пополам. Он никогда не отпускал Дэнову руку и никогда не выпускал Дэнову голову. Пичи дали её в храме как подарок, чтобы не забывал и не возвращался, и хотя Пичи голодал, а корона была из чистого золота, но Пичи ни за что бы её не продал. Вы знаете Дрэвота, сэр! Вы знали Весьма Досточтимого брата Дрэвота! Взгляните же на него теперь!
Он запустил руку в лохмотья, намотанные вокруг изогнутой поясницы, достал чёрную, расшитую серебряной нитью сумку из конского волоса и вытряхнул мне прямо на стол сморщенную, иссохшую голову Дэниела Дрэвота. Рассветное солнце, давно уже затмившее свет керосиновых ламп, засияло на рыжей бороде, на ввалившихся незрячих глазах и на тяжёлом, усеянном кусками бирюзы золотом ободе, который Карнехан осторожно возложил на разбитые виски.
— Вот перед вами император, совсем как живой, — сказал Карнехан. — Король Кафиристана с короной на голове. Бедняга Дэниел, что был когда-то монархом!
Меня бросило в дрожь: я узнал эту голову, как бы она ни была изуродована — голову человека, встреченного мной на марварской станции. Карнехан встал, собираясь уходить. Я попытался его остановить; он был не в том состоянии, чтобы расхаживать по улицам.
— Дайте мне с собой виски и немного денег, — прохрипел он. — Когда-то я был королём. Я пойду к окружному комиссару и попрошусь в богадельню, поправить здоровье. Нет, спасибо, я не могу ждать, пока вы пришлёте за мной экипаж. У меня срочное дело личного характера, на юге, — в Марваре.
Он заковылял прочь из редакции и поплёлся в сторону резиденции окружного комиссара[61]. В полдень того же дня мне довелось проезжать по ослепительно-жаркой Мэлл[62], и я заметил скрюченного человека, который едва брёл по белой пыли обочины, держа шапку в руке и выводя унылые трели на манер английских уличных певцов-попрошаек. Вокруг не было ни души, и никакого жилья в пределах слышимости. Вот что он гундосил себе под нос, поворачивая голову то вправо, то влево:
Тщась золотой венец добыть,
Сын Человечий рвётся в бой;
Кровавый стяг над ним горит —
Кого ведёт он за собой?
Не дожидаясь продолжения, я посадил беднягу к себе в коляску и отвёз в ближайшую миссию для дальнейшей отправки в приют для умалишённых. По дороге он, не узнавая меня, спел мне этот гимн дважды, а затем я оставил его исполнять гимн перед миссионерами.
Двумя днями позже я спросил управляющего приютом о его состоянии.
— Поступил с солнечным ударом. Умер вчера на рассвете, — сказал управляющий. — Он действительно пробыл полчаса с непокрытой головой в полдень, на самом солнцепеке?
— Да, — ответил я. — Вы не знаете, при нём что-нибудь было, когда он умер?
— Насколько мне известно, нет, — сказал управляющий.
На этом всё и кончилось.
