Человек, который ел смерть. 1793 - [2]

После смерти писателя в Белграде был создан Фонд Борислава Пекича, учредителями которого стали сербский ПЕН-центр, Сербская академия наук и культуры, Министерство культуры и информации, Союз литераторов Сербии и вдова писателя, Лиляна Пекич, возглавившая фонд. В настоящее время публикацией произведений писателя и его литературного наследия руководят Лиляна Пекич и его дочь Александра, которой журнал выражает глубокую благодарность за возможность познакомить отечественного читателя с творчеством одного из крупнейших сербских писателей XX века.

Человек, который ел смерть. 1793

En rêvant à la sourdine

J’ai fait une machine,

Tralala, lala, lalala,

Lala, lalala,

Qui met les têtes à bas![1]

Песенка 1793 года

Есть люди, жизнь которых — след на воде. Они невидимы, неслышны, незаметны, без отпечатков в песчаной пустыне человечности. Мы не знаем, откуда они среди нас появились, а когда уходят, то почему и куда исчезли. Пока боги ходили по земле, мы их узнавали. Когда же они оставили нас, от их мощи люди унаследовали только способность жить, но не быть.

Их сущность — Вода. Вода — их элемент. Вода — это их природа и судьба.

* * *

Два вида эльфийских существ, фазмиды, как сказали бы эллины, сосуществовали с сенью гораздо теснее, чем мы с тенями. Один вид следов не оставляет, следов другого мы не видим. Торные тропы жизни существуют, но они мало заметны, невыразительны, не из тех, что видны на карте судьбы невооруженным глазом, или же они такого характера, что мы не воспринимаем их как следы человека.

К какому виду относится личность, которую поэтически наречем «человеком, который ел смерть», формально обозначив его как гражданина Жан-Луи Попье и познакомившись с ним благодаря моей идиосинкразии к официальной историографии, мы не скажем. Отчасти потому, что не знаем, отчасти оттого, что его необычную историю приводим в соответствие с тем прежним следствием, которое окончательные выводы в отношении подозреваемого выносит после ареста, а не с прогрессивным, которое с уже сделанным выводом стучится в его дверь.

Не стремитесь найти имя гражданина Попье в компендиуме Французской революции, каким бы исчерпывающим он ни был. Нет его и у Карлейля, потому как тот обожал героев, а обычных людей вспоминал только в тех случаях, когда им выпадала честь участвовать в геркулесовых Трудах героев в качестве жертв. Нет его и в книгах обожателя народных масс Матьеза[2], для которого и боги, не говоря уж о людях, были всего лишь марионетками Великой Матери Нищеты, невидимыми нитями связанные с Ее непоколебимой волей, и движимы только требованиями Времени, а иной раз и заблуждениями его личной доктрины. Нет его, наконец, ни в «Histoire de la société française pendant la Révolution»[3]братьев Гонкур, где он по меньшей мере дважды должен был найти место: благодаря необыкновенной судьбе и таланту писаря, поскольку в героическом Хаосе Карлейля и нечеловеческом Порядке Матьеза узрел парадокс, подвергший сомнению и Хаос, и Порядок, а также Случай и Закон. Нет ни в протоколах тех округов Парижа, где он жил, ни в архивах Лиона, где он вроде бы родился (вроде бы, говорю, потому что об этом, помимо его заявления, не обнаружено никаких свидетельств). Под этим именем он не упоминается ни в одном мемуаре того времени, ни в заметках, письмах, счетах, документах, опосредованно или непосредственно связанных с ним, которые бы помогли мне, его личному биографу, осознать, что я занимаюсь не привидением. (Вероятно, он есть на одном из эскизов Давида, и можно сказать, что никто не сомневается в подлинности работы Давида — это, безусловно, его набросок, — однако нет никаких доказательств того, что кто-то из личностей, запечатленных углем во время работы за столами в канцелярии Революционного трибунала, и в самом деле Попье). Он присутствует в изустных сказаниях того времени. Он и есть, и его нет, по правде говоря, все известные сведения как могут относиться к нему, так могут и не иметь к нему никакого отношения.

Если вы сейчас спросите меня, почему я пишу о Жан-Луи Попье так, будто он существовал, хотя доказательств тому и нет, а если и есть, то они столь неопределенны, неубедительны, противоречивы, короче говоря — недостаточны, то я отвечу, что делаю это потому, что и доказательства его небытия точно такие же неопределенные, неубедительные, противоречивые, короче говоря — недостаточные.

Если для профессиональных историков, этих кровных родственников ищеек, это повод заниматься не им, а все свое внимание посвятить славным его современникам — Дантону, Робеспьеру или Жан-Полю Марату, родителям Революции, во время которой он жил, то для писателей, настоящих осквернителей могил, появляется тем больше поводов спасти от забвения именно его.

Повествование начинается с осознания того, что человек, которого я назвал Жан-Луи Попье, существовал. И случилось все в 1982 году, почти через двести лет после падения Бастилии и Французской революции, в историю которой я был вовлечен помимо собственной воли, благодаря редкой профессии. Доказательства вовсе не драматичны — как и сама его жизнь — и, между прочим, достаточны, чтобы не подвергать сомнению факт его существования. Все они хранятся в Национальном архиве, среди «Documents inédits»