Человек, которому всегда трудно - [7]

— А что это наш кадровик тебе грозил пальцем? Не из-за Джамбота ли? Дружно за тебя начальство взялось!

Я рассказываю ребятам о всех своих новостях. Я вижу, что им приятно слушать о моем разговоре с кадровиком. Никто из нас троих не слывет передовиком, не доросли мы еще до доски Почета, но и плохого о нас не могут сказать. Нормальные работяги. И нужные заводу, если Абуязит так здорово отшил из-за меня фабричного кадровика.

— Мы, мы решаем судьбу завода! — говорит Алим-Гора. — А Джамбот кто такой? Он не производственник. И стоило тебе, Шамо, расстраиваться из-за него?

— Правильно, — подхватывает Мути. — Предков твоих затрагивать он, конечно, не имел права. Но я скажу и другое: что-то сильно стали мы, ингуши, носиться с этими предками. Наш заводской врач знаете, что себе нарисовал? Я собственными глазами видел. Дерево нарисовал. А на дереве — все его предки до тринадцатого поколения!

— Хм… — качает головой Гора. — Откуда же он их портреты мог выкопать?

— Нет, он изобразил предков не рисунками. Просто их имена. Каждая ветка — предок. Себе тоже врач отвел один сучочек. Авансом. Он ведь тоже будет чей-нибудь предок. Интересная ботаника! У такого дерева даже название специальное есть…

— Ге…генеалогическое, — припоминаю я.

— Кажется. Предков начали себе собирать не только ингуши, я вам так скажу. Помните, приезжал наладчик из Москвы? Простой парень, без фасона: я позвал его в гости к нам домой, он без разговора пошел. Он как выпил две стопки, так и начал перечислять, сколько поколений его предков были чистыми москвичами. Девять поколений насчитал, а потом начал сбиваться.

— Хуже всего, когда не знаешь, как с людьми держаться… — говорю я, думая о своем.

Мы валяемся на траве в чахлом, совсем еще молодом заводском парке. Увидим, что идет старик с мотыгой или пожилая женщина гонит козу, вскакиваем, поздороваемся, а потом опять валяемся и болтаем о том о сем.

— У нас на заводе есть человек, который мог бы провести со всеми семинар, как надо держаться, — говорит Мути.

— Ты? — спрашивает Алим лениво.

— Нет. Не я, а Зами́р. Не тот, что в техотделе. Из инструментального, контролер ОТК. Он к любому человеку подход имеет, я это заметил. И знаете почему? У него два надежных инструмента есть: лицо и язык.

— А у кого их нет? — спрашивает Алим.

— Ну, твое лицо-то мы видим, — болтает Мути, запрокинувшись на спину. — Когда незнакомый тебе человек посмотрит на твои сдвинутые брови, у него заранее поджилки дрожат и он убегает подальше.

— А если рот до ушей, это лучше? — хмурится Гора.

— Правильно, мое лицо тоже не годится. Может быть, у кого-то горе, а я без конца улыбаюсь. А вот Замир… Помню, нам командир в армии напоминал чьи-то слова: каждый солдат должен знать свой маневр, соображать по обстановке. У Замира лицо знает маневр. Любого подкупает! Верно я заметил, Шамо?

— Да я этого Замира почти и не знаю… А язык? Ты про язык говорил, — напоминаю я.

— Пожалуйста. Объясню. Есть горская поговорка: красивое слово даже змею из норки выманило. Замир это хорошо знает. У вас, токарей, какой порядок? Для обработки разных деталей — разные резцы. Так? Замир меняет в разговоре резцы, понимаешь. Поэтому он может даже самого сердитого в свою пользу обработать шутя. Не понимаешь? Хорошо, возьмем для обратного примера Алима-Гору…

— Отстань ты от меня, Мути, — просит Алим. — Глядите лучше, как солнце красиво за канал опускается…

— Дай досказать. Так вот. У Горы один резец: человек еще не успеет рот открыть, чтобы сказать Алиму неприятность, а Алим ему сразу: «Ты, кажется, хотел мне что-то сказать, мужчина?» Но произносит это Алим так, что человек уже боится и слово произнести.

— Семинар не Замиру бы проводить, а тебе, — говорю я, запихивая голову Мути в прохладную траву.

— Ладно, смейся надо мной. Мути у вас шутник, вы никогда мои слова всерьез не принимаете. Но знай, Шамо: тебе всегда будет трудно в жизни. Я не говорю — плохо. Пусть отсохнет мой язык, если я другу плохого пожелаю. Я говорю: трудно тебе будет. Ты слишком нежный. А в наше время надо быть железным!

— Знаешь что, болтун? Я тебе скажу: Шамо — железный парень, — вмешивается вдруг Гора, и я с удивлением вижу, что говорит он это серьезно.

— Для нас, для друзей, — да, — соглашается Мути. — А для себя… У него всегда царапины будут, потому что он не может видеть и слышать плохое. В душе не терпит.

— Ничего, пройдет термическую обработку, получит закалку, — утешает меня Алим и спрашивает у Мути: — А ты разве терпишь, когда слышишь плохое?

— Я? Я в отличие от вас обоих давно сообразил, для чего мне бог два уха дал: в одно — впускать, в другое — выпускать.

— Жалко, — вздыхает Гора. — А то бы я тебе сказал за то, что ты нагнал тоску на Шамо: когда ты стараешься быть серьезным, ты делаешься глупее…

— Вот это точно, Гора! — тотчас соглашается Мути, хотя и видно, что слова друга пролетели у него через оба уха. — Поехали? Прямо сейчас!

— Куда?! — спрашиваем мы с Алимом враз.

— Даешь Большой город! Хоть раз в ресторане побываем!

Я и Алим мнемся. Мути догадывается, в чем дело.

— Вчера мой зять премию в совхозе отхватил, — говорит он, — так что в моем кармане ветер не гуляет, как у вас.