Человек из тоннеля - [21]

А я остался в палате один и, признаться, почувствовал себя неуютно. Мы успели повздорить и подружиться, а теперь он вернулся в свою обычную, но чужую для меня жизнь. Терять товарища нелегко, тем более такого, понимающего тебя с полуслова.

Но меня ждал более жестокий удар: около полудня пришла Лилечка и, отведя глаза, сказала, что ее переводят в другое отделение, которое находится в противоположном конце больничного городка, поэтому теперь мы будем видеться редко. Вначале я не понял, потом бросился к ней, схватил за руки, сказал, что никуда ее не отпущу, а она не имеет права уходить из нашего отделения. Ни в каком другом случае я не позволил бы себе такую смелость.

У Лилечки навернулись слезы, она попыталась отнять руки, но я удержал их силой.

- Михаил Михайлович, поймите это решила не я, но так будет лучше для вас и, видимо, для меня. Пожалуйста, отпустите.

Я сказал, что не отпущу ее, потому что без нее не то что выздороветь - дышать не смогу. Это вырвалось как бы само собой, но это была правда так я думал в тот момент: Лилечка негромко ахнула и не то чтобы отпрянула, а как-то осела. Мне показалось, что она падает, я подхватил ее, невольно привлек к себе, ощутил упругость ее тела. И тут произошло неожиданное: она обняла меня, стала целовать и плакать. На меня обрушился ураган чувств, из которых самым сильным было пьянящее восторгом открытие, что Лилечка любит меня. А в том, что я люблю ее, у меня не было ни малейшего сомнения. Я тоже стал целовать ее, на какой-то миг отметив, что делаю это достаточно умело и отнюдь не робко. А еще я хотел сказать, что сделаю все, чтобы быть достойным ее чувства. Но сказать этого не успел, потому что в палату вошла Зоя, всплеснула руками:

- Ну вы даете, ребята! Среди бела дня, в палате... Двери хотя бы заперли.

Лилечка вскрикнула, вырвалась, убежала. Я взорвался и выложил Зое все, что думал о ней.

- Гляди-ка разошелся, нервный! - не столько обиделась, сколько удивилась она. - Какая муха тебя укусила? Это из-за того, что Лильку обжимать помешала? Так тут, между прочим, больничный корпус, а не подворотня. Нашли место, где миловаться!

В какой-то мере она была права, и мне стало неловко. Я сказал, что люблю Лилечку. Но Зою трудно было смутить таким признанием.

- Люби на здоровье! Только подумай, как это у вас получится. Она девчонка, обижать ее нельзя, сам должен понимать. Значит, без загса не обойдется. А что ты скажешь в загсе? Не помню, женат или не женат? То-то и оно! Думать, между прочим, головой надо, больной Михайлов.

Я не нашел что возразить. Такая, казалось бы, обывательская постановка вопроса озадачила меня.

Была ли у меня семья? До сих пор я не думал об этом всерьез. Но сейчас этот вопрос встал передо мной со всей неумолимостью. Дело уже не в Лилечке, а вернее, не только в ней. Я понял, что должен вспомнить все, хотя бы для того, чтобы меня не тыкали каждый раз носом в мое прошлое, о котором - и сейчас я отдаю себе в этом отчет - можно думать что угодно. Понял и другое: беспричинные тревоги, что последнее время охватывают меня, порождены не моим заболеванием, как это считает Василий Романович, а беззащитностью спины - я не ведаю, кто и что у меня позади. А я должен знать, иначе мне не отделаться от этого гнетущего чувства. Должен... Должен Лилечке, Валентину Георгиевичу, людям, спасшим мне жизнь. А коли так, я вспомню все, во что бы то ни стало.

Я понимал, что это не так-то просто. Но у меня уже был некоторый опыт, обнадеживали уверенность профессора-консультанта, советы Василия Романовича, многое дали мне игры-уроки Лилечки, занятия с Кириллом Самсоновичем. Чего все это стоило, я должен был узнать до утра следующего дня - такой срок я отмерил сам.

День и вечер прошли с нулевым результатом. Память словно играла со мной в пятнашки: хлопнув по спине и показав язык, она тут же убегала в темноту. Я гонялся за ней до изнеможения. Потом решил не бегать, а заставить ее прийти ко мне. Для этого надо было сосредоточиться на чем-то одном.

Эмоциональная память - память чувств. Она ярче, цепче других памятей... Какие сильные чувства я мог пережить в свое время? Радость, страх, восторг, отчаяние. Эти чувства я познал еще ребенком. А какие страсти волновали меня в семнадцать лет? - Любовь: женщина, которую я любил когда-то. Тонкие ухоженные руки, длинные гибкие пальцы, черные, как ночное море, волосы, чувственные губы...

- Ты хочешь слишком много, дружочек. Не забывай, что я замужем... Я неправильно поняла тебя?.. О-ля-ля, что за милая лирика! Это из какого фильма? И что же делает герой затем?.. Ты что, спятил?! А ну отпрянь! Тоже мне, Ален Делон нашелся. А вот дуться не надо - надо соображать: сейчас вернется тетя Даша...

Что-то не похоже на любовь. Какая-то интрижка, скорее всего со скучающей квартиранткой-дачницей, из тех, кто летом снимал у тети Даши крытую веранду.

...Длинноногая девчонка, задорно смеясь, бежит по мокрому береговому песку. Босые загорелые до черноты ноги словно парят над белой пеной морского прибоя. Запрокинутая назад голова, развевающаяся по ветру густоволосая грива.