Человек из тени - [2]

Он стушевался, обескураженный моей прямолинейностью:

— Я запишу, что опознание произведено другом усопшей, — заключил он, и именно так зафиксировали в протоколе.

Никаких причин усомниться, что все случилось именно так, как казалось, не было, если не считать того, что любой несчастный случай у журналиста вызывает подозрения. Поэтому я еще потолкался на месте, кое-что перепроверил, что-то записал, стараясь не проявлять большего интереса, чем положено другу усопшей, который к тому же по профессии репортер. Да и когда удалось наконец осмотреть автомобиль изнутри, никаких подозрений не возникло. На теле, констатировал доктор, не имелось признаков насилия. В душе я не мог не подивиться этой формуле — как же назвать тогда силу, которая выбрасывает тебя из сиденья на скорости девяносто миль в час, но вообще-то понял, конечно, что имелось в виду.

Когда я наконец вернулся в гостиницу, невольно достал из кармана нож. Его можно назвать или большим перочинным ножом, или же маленьким охотничьим, понимай как знаешь. Он почти копия того ножа, который я сломал, как говорится, при исполнении служебных обязанностей. Случилось, что я посетовал об этом, и Гейл втайне дала описание ножа одному известному и дорогому мастеру, чтобы преподнести сюрприз. Она отчего-то все дарила и дарила разные разности с тех пор, как мы прибыли сюда. Это не очень-то прилично — принимать дары от женщины, особенно если она богаче вас, но я был не в силах отказаться именно от этого подарка, не выказывая себя надутым и неблагодарным занудой. Женщина может подарить мужчине часы, даже машину, и это ровным счетом ничего не значит, кроме желания сорить деньгами. Но когда женщина дарит мужчине моей профессии оружие, зная, как им можно воспользоваться, — подарок обретает особый смысл. Это означает, что она принимает вас таким, какой вы есть. Конечно же, случилось это еще до ссоры.

Я спрятал нож в карман, спустился в вестибюль и позвонил в Вашингтон из автомата. Делать здесь теперь нечего, ничего не изменить, а ожидание похорон было свыше моих сил. Я сказал, что устал от безделья, и попросил пристегнуть к какой-нибудь разработке. Ответ был положительным.

Спустя два часа я уже летел кружным путем, пересекая Мексиканский залив, — в Луизиану, в Новый Орлеан.

2

Мне велено было сохранить на ближайшее время свой нынешний псевдоним — Поль Коркоран, репортер из Денвера — и остановиться в гостинице «Монтклер» в Новом Орлеане, так и зарегистрировавшись в книге гостей. Поскольку я просил дать задание немедленно, меня подключили к уже начавшейся операции, и времени на подготовку другой легенды не оставалось.

Получив номер, я, согласно инструкции, вышел на связь — неизвестно с кем. Я не узнал бы его, повстречай на улице. Для меня ото был просто голос по телефону, и только. Я получил совет — к тому времени уже настало утро — познакомиться с достопримечательностями города, что означало удостовериться в отсутствии слежки.

Докладывая вечером, что все в порядке, хвоста нет, я получил указание незаметно покинуть гостиницу незадолго до полуночи. Следовало отправиться пешком в определенном направлении, в заданном темпе. Если увижу красный «остин-хили» спортивной модели с шофером в морской форме и тот назовет пароль, следует произнести отзыв и сесть в машину.

В результате этих маневров в стиле Голливуда я перед рассветом оказался в моторном катере, пересекавшем залив Пенсакола, и вернулся во Флориду после бешеной ночной гонки, но уже сверху, если следить по карте. Авианосец стоял на якоре. Он возвышался над тихими водами залива, огромный и неподвижный, словно покоился на бетонном фундаменте. С тем же успехом можно представить отплывающим в море и весь Пентагон.

Я поглядел на огни причалов, мысленно попрощался с земной твердью и поднялся на платформу, от которой наискосок вздымался трап к освещенному отверстию где-то там наверху. Мой сопровождающий стоял рядом, готовый уберечь сухопутную крысу от падения в воду.

На лацканах безупречной формы из габардина стройного молодого человека сияли полуторные нашивки, на левой руке — кольцо Военно-морской академии, на груди — золотые крылышки. На аккуратной маленькой пластиковой пластинке белым по черному значилось: «Дж. С.Брейтвейт». Он отпустил катер. Мы остались на шаткой платформе в нескольких дюймах над поверхностью воды, и деваться некуда, путь один — вверх по трапу.

— Запомните, сэр, — сказал он, — сначала вы отдаете честь старшему офицеру, затем дежурному.

— А я-то думал, что старшие офицеры сидят в каютах.

Я покосился на полуторные нашивки на собственном лацкане. Формой, как и полагалось, меня снабдили. Переодевание совершено еще в городе, в пустой квартире.

— Вы капитан-лейтенант, сэр, — констатировал мой спутник. — Старший офицер на корме, вон там, — указал он.

Я стал подниматься, стараясь преодолеть чувство нереальности, порожденное чересчур быстрой сменой декораций и новой своей личиной. Отдал честь, как подсказал мне Брейтвейт, старшему и дежурному офицерам. На шее последнего болтался бинокль, и выглядел он скучающим и сонным. Нетрудно понять, что утренняя, вернее, рассветная вахта — собачье занятие на любой службе, будь она гражданской или военной. Я следовал за своим сопровождающим через простор ангаров к лестнице, простите, трапу, ведущему вниз. В конце концов, одолев лабиринт узких коридоров, я оказался в каюте с белыми стенами и одной койкой.