Человек из ночи - [131]

Огюст Жилло улыбнулся:

— Да, пока в мечтах, но мы реальные политики. Мы знаем, что мечту надо завоевывать, и мы ее завоюем.

Это он произнес уже серьезным тоном, вложив в свои слова и другой, более глубокий смысл.

Долго шла у нас беседа с мэром Сен-Дени. Потом вдвоем с поэтом Михаилом Лукониным я до вечера бродил по улицам городка. Многие из них своими названиями напоминают о славных уроженцах Сен-Дени, героях борьбы за народное счастье.

Рядом с собором на площади Виктора Гюго высятся мрачные стены огромного здания, похожего на тюрьму. Это старое аббатство. Аббатство огибает улица Вайяна Кутюрье, одного из основателей Французской коммунистической партии. Ее продолжение носит имя героини Сопротивления Даниель Казанова, а улица поблизости названа по имени героя-патриота Габриэль Пери. В северной части Сен-Дени есть проезд имени уроженца города поэта Поля Элюара и улица Дегейтера, автора музыки «Интернационала». Он тоже родился здесь, на узкой, тихой и сейчас, рю Алуэтт в доме № 2. Могила Пьера Дегейтера недалеко, на кладбище Сен-Дени, тоже тихом, в густой зелени кустарников. На могиле Дегейтера надгробие со словами: «Мы наш, мы новый мир построим», его портрет, серп и молот.

Ближе к площади Виктора Гюго некоторые улицы города, например авеню Республики, внешне похожи — витринами своих магазинов, многолюдьем — на улицы самого Парижа. И все же мы скоро отметили характерную особенность Сен-Дени: здесь почти все прохожие были французами. Иностранцы-туристы встречались лишь у со-собора и аббатства.

В районе площади Виктора Гюго, за муниципалитетом, расположен центральный рынок — большое сараеобразное здание. Внутри него — длинные прилавки и удивительная мешанина предлагаемых покупателю товаров. Отгородив для себя небольшой участок на прилавке пластмассовой занавеской или барьерчиком из дощечек, один продавец торговал фруктами, другой — детским бельем, далее покупателю отвешивали мясо или рыбу, демонстрировали ткани или посуду, садовый инструмент, чулки и носки, парфюмерию, писчебумажные принадлежности, бакалейные товары и т. д.

За крытым рынком, в небольшом сквере, было его продолжение, палатки и столики — прилавки под зонтами и навесами. Торговля здесь, хотя товары предлагались те же, почему-то шла оживленнее. Вертелись вихрастые озорные ребята, пожилые женщины спорили о ценах с продавцами.

Неподалеку от выхода из этого сквера-рынка к нам с Лукониным подошли двое немолодых французов. Оказывается, они искали нас уже более часа по улочкам северной части города, узнав в мэрии, что приехавшие из Москвы гости пошли в этом направлении. Они назвались Роше и Дюрантоном, рабочими-металлистами, и попросили разрешения немного поговорить с нами. Мы присели на лавочку, и началась оживленная беседа. Обе стороны хотели узнать как можно больше о жизни, одна — Советской страны, другая — рабочих Сен-Дени.

И несмотря на то что мы с Лукониным имели немалый журналистский опыт бесед с самыми разными людьми, двое французских рабочих побили нас, непрерывно атакуя самыми разными конкретными вопросами.

Мы отвечали, например, на такие: каков заработок рабочего-металлиста; о системе обучения в средней школе и цене билета в кино; о том, что такое «колхоз» и о размерах пенсий и т. д.

— Правда ли, что в России рабочий может купить на всю свою месячную зарплату лишь пару ботинок? — спросил Дюрантон.

— Если понадобится, то и десять! — ответил Луконин.

— Вот видишь, Жан! — в полном восторге вскричал тогда Дюрантон; он был старше Роше, но экспансивней. — Вот видишь! А что пишут в буржуйских газетах? Брешут, сукины дети, что у вас рабочим не хватает денег, чтобы одеваться и обуваться.

Жан посмеялся горячности своего товарища и сразу же задал следующий вопрос…

Нам лишь изредка удавалось спросить у них что-либо… И все же мы узнали от наших неистовых интервьюеров, может быть, самое важное.

В те годы во Франции бесчинствовали профашисты, оасовцы. А в городке Мурмелоне, куда дважды за столетие немцы приходили с мечом, маршировали батальоны бундесвера, приглашенные сюда для совместных военных учений. В общем, в политической атмосфере страны были милитаристические и антисоветские веяния.

— Как вы и ваши товарищи на заводе смотрят на возможность возрождения фашизма? — спросили мы.

— Мы смотрим так! — ответил за обоих Роше. — Вот! — И, сжав кулак, крепкий рабочий кулак, грохнул им по спинке скамьи.

Уже солнце скрылось за крышами, когда нашу беседу прервали товарищи, разыскавшие нас по поручению Огюста Жилло. Они предложили нам, пока еще светло, осмотреть новостройки Сен-Дени.

Мы расцеловались на прощание с Роше и Дюрантоном.

— Русские и французы, соединяйтесь! — сказал Жан, крепко пожимая нам руки.

— Мы всегда будем вместе, — добавил Дюрантон.

В Париж мы возвращались по улице Фобур Сен-Дени. Фобур — это значит: предместье.

Улица Фобур Сен-Дени тянется на несколько километров по предместью, проходит между Северным и Восточным вокзалами и кончается у арки Сен-Дени на Больших бульварах.

Лет триста назад здесь был край Парижа, было внешнее оборонительное кольцо укреплений — вал, крепостная стена.