Человек из ночи - [121]

Десятки других театров, играющих пьесы, иногда одну и ту же целый сезон, или предлагающих сборные программы концертного типа, невелики, они обычно вмещают до пятисот зрителей. Один из таких театров — Пакра — находится на бульваре Бомарше.

Вскоре после разговора с Садулем я и пошел туда вместе со своими друзьями — советскими сотрудниками ЮНЕСКО.

Была суббота. Хотя до начала спектакля оставалось минут пятнадцать, нам пришлось поискать в зале свободные места. Они здесь не нумерованы. Наконец мы устроились на балконе и огляделись. Дым от сигарет волнами ходил над головами зрителей, занявших партер. Продавщицы брикетиков мороженого и конфет сновали по проходам. Стоял шум, как на вокзале. Прямо против нас, на противоположном балконе, молодая женщина держала на коленях годовалого сынишку, который иногда вдруг начинал пронзительно верещать. А слева от меня, через два-три кресла, устроилась другая мать с двумя ребятами, мальчиком и девочкой лет по семи-восьми. В зале и еще были дети самых разных возрастов. Но главную массу посетителей составляли просто одетые мужчины и женщины средних лет, очевидно мелкие служащие, лавочники, рабочие — простой люд Парижа.

За занавесом ударил гонг. Зажглись цветные софиты, и на авансцену выпорхнула солидная тетя в пачках. Раздались робкие хлопки. Кто-то крикнул: «Бон суар!» Тетя ответила воздушным поцелуем, объявила первый номер, крикнула «айе» и нырнула за начавший движение занавес.

По правде говоря, первое отделение сборной программы театра Пакра было малоинтересным. Коллет Ривер пела душещипательные песенки, прыгал и извивался «человек-лягушка», некие Патриция и Виктор Станцевали сценку «Эсмеральда и Квазимодо».

Однако и эти номера имели успех. Им аплодировали, подсвистывали. Особенно шумно зал принял фельетониста; он издевался над теснотой и грязью в метро, над грубостью полицейских, над торговцами мясом, день ото дня повышающими цены.

В антракте зрители ринулись кто в фойе, выпить стакан пива или содовой, кто на улицу, глотнуть свежего воздуха. В зале к концу первого отделения стало нестерпимо душно.

В фойе к нам подошел человек с бородой Сусанина, извинился и спросил, какие мы русские.

— Вы говорите между собой на языке, который мне немного знаком, — добавил он.

— Из Советского Союза.

— Давно?

— Нет, всего несколько дней. Но, простите, мсье, что вам угодно?

Французский «Сусанин» ухмыльнулся:

— Если вы оттуда недавно, я хотел бы, с вашего разрешения, поговорить с вами. Если вы, конечно, не побоитесь.

Мы рассмеялись.

— Профессор (учитель) лицея Эрко. Клод Франсуа Эрко, — церемонно представился он, но сразу же как-то потеплел и заговорил быстро и темпераментно, как обычно говорят французы: — Давно, очень давно я был в России. Еще в царской России. Юношей. У родственников. И сохранил о ней самые теплые воспоминания. Вольга! Какая это красота! Петербург. Белые ночи! Так ведь по-русски — белые ночи.

— Приезжайте опять, милости просим.

— Спасибо! Да. Может быть. Но сейчас я хочу вам сказать вот что — мы, французы, любим ваш народ. Это традиция. И еще больше полюбили в годы последней войны. Вы отлично сражались. И еще хочу вам заявить открыто: я огорчен, что Советская страна не хочет участвовать во всемирном общечеловеческом прогрессе.

Снова — увы, в который раз! — в разных вариациях одно и то же! Мне вспомнился служитель Дворца открытий, беседа с ним в парке Елисейских полей.

— Что вы под этим понимаете?

— Как что? Народы должны объединиться на основе идей гуманизма и социального мира. Интеллигенция должна возглавить это объединение и примирить так называемые классовые противоречия…

Позиция его была нам хорошо знакома. Еще фабианцы выдвинули эту наивную идею. И ее часто пропагандируют современные буржуазные философы и социологи.

— Простите, мсье Эрко! Да неужели вы верите в то, что те, кто владеет богатствами в мире капитала, Ротшильд или Рокфеллер например, дадут вам, интеллигенту, согласие отказаться от своей власти и своей прибыли и тем самым снять, как вы говорите, так называемые классовые противоречия?

— Верю, верю, верю! — почти закричал он. — Это произойдет, обязательно. Конечно, постепенно!

— Значит, по-вашему, все придет на основе гуманизма и социального мира само собой?

Мсье Эрко осекся.

— Нет, не придет само собой, дорогой профессор. А в реальном мире уже есть опыт создания общества, где нет хозяев. В нескольких странах. И это общество прекрасно развивается, многого достигло, несмотря на все трудности, выпавшие на его долю, на войны горячие и холодные.

Зазвенел звонок, и мы вернулись в зал. Во втором отделении выступал композитор, певец и поэт Франсис Лемарк. Он спел десятка полтора песенок, многие из которых хорошо известны в Советской стране: «На рассвете», «Солдаты идут», «Париж», «Шофер». Лемарку аккомпанировали рояль, контрабас, гитара, аккордеон и ударник. Он пел, близко подойдя к микрофону, скупыми жестами или движением бровей подчеркивая иногда то или иное место в песне. Как только он замолкал, зал бешено аплодировал.

Под конец в душном зале Пакра прозвучала мелодия «Подмосковных вечеров».

— В моем переводе, — сказал артист перед исполнением этой песни, — музыка — Соловей Седой.