Человек из Москвы - [15]

- Подсудимый Пеньковский, признаете ли вы себя виновным?

- Да, признаю полностью

- Подсудимый Винн, признаете ли вы себя виновным?

- Да, признаю - кроме отдельных пунктов обвинения, о чем я дам показания в ходе суда.

Я вспоминаю слова Алекса о том, что ему обещали сохранить жизнь, если он во всем признается на суде. Не дам ломаного гроша за это обещание.

Допрос Алекса прокурором продолжался до двух часов. Вопросы и ответы следуют по всем пунктам обвинительного акта: наша первая встреча с Алексом, его приезд в Лондон, обстоятельства его вербовки, условные имена нескольких английских агентов, с которыми мы работали, пакеты, которые он передавал... Время от времени от меня требуют подтвердить указанное место или время, но в остальном это диалог Алекса с прокурором. Адвокат Алекса, по фамилии Апраксин, молчит в течение всего этого заседания: может быть, бережет силы для дальнейшего. Впрочем, уже в начале процесса совершенно очевидно: самое большее, что может сделать Апраксин, - это просить о смягчении наказаний. Отрицать обвинение невозможно.

Алекс скрывает все, что может, и прежде всего степень моей осведомленности. Я знаю, какому давлению он подвергается, чтобы в этом признаться: знаю по собственному опыту на Лубянке и по его виду в камере и во время допросов. Для суда они немного привели его в порядок. Но сломать его им не удалось. С самого начала судебного процесса он утверждает, что не я, а он сам был инициатором: "Я искал возможность войти в контакт с западной разведкой еще до знакомства с мистером Винном, - говорит он. - А познакомившись с ним, попробовал установить через него связь с английской разведкой.

Но сделал я это не сразу. Сначала я хотел познакомиться с ним поближе, изучить его. а потом уже поднять этот вопрос". Алекс хочет защитить меня. Это мало что изменит, но очень характерно для него, что он пытается это сделать.

Когда речь заходит о технических процедурах, суд настаивает на точном и подробном их описании. Среди многих других примеров два самых колоритных использование тайника и метод идентификации в Москве. Оба кажутся заимствованными из телефильмов, но некоторые стороны деятельности разведки иногда совпадают с тем, что показывают в телефильмах.

В обвинительном акте описывалась процедура пользования тайником: сначала Алекс делал черную пометку на одном из уличных столбов, затем, спрятав записку в условленном месте, звонил двум московским абонентам и, когда те отвечали, вешал трубку.

Прокурор требует описать местонахождение тайника.

Алекс говорит:

- Он находился на Пушкинской улице, в подъезде дома номер пять - между мясным и обувным магазинами, почти напротив Театра оперетты. Справа от входа там подвешена на крюках батарея, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Между батареей и стеной - зазор сантиметров шесть. Этот дом мне показали на карте Москвы. Записку надо было положить в спичечный коробок, завернуть его в голубую бумагу, заклеить скотчем, потом обмотать проволокой и повесить сзади на крюк батареи.

Цвет батареи, ее расстояние от стены и завернутый в голубую бумагу спичечный коробок, разумеется, сами по себе не отягощают вину Алекса, но представителям трудящихся Москвы надо показать: ничто не ускользает от бдительных глаз правосудия.

Далее Алекс рассказывает, как проходили личные контакты в Москве:

- Я должен был прогуливаться по Садовнической набережной с сигаретой во рту и держать в руке книгу, завернутую в белую бумагу. Естественно, тому, кто шел на встречу со мной, описывали мою внешность. Этому человеку следовало подойти ко мне в расстегнутом пальто и тоже с сигаретой во рту. Пароль: "Мистер Алекс, я от двух ваших друзей, которые передают вам большой, большой привет!" Было условлено, что он должен интонационно выделить слова: "от двух ваших друзей" и "большой, большой".

Эти детали уже существеннее. Они болезненно напоминают мне о залитом ярким сентябрьским солнцем Париже, где применялся такой же способ идентификации.

Алекса тогда мучил вопрос, остаться ли ему на Западе, пока еще была такая возможность, - или вернуться в Москву, где становилось все опаснее. Он решил вернуться - и сидел теперь на скамье подсудимых, сгорбившийся и смирившийся, в фокусе кровожадных взглядов толпы. При словах "от двух ваших друзей" в зале злобно ропщут: они считают, что у этого человека не должно быть друзей.

Все три часа, в течение которых Алекс отвечает на вопросы прокурора, толпа ворчит и рычит: я всей кожей ощущаю кровожадный настрой сидящих в первых рядах, идущую от них волну ненависти, которая окатывает человека на скамье подсудимых. Он устал: отвечает на вопросы медленнее, и чем больше он ослабевает, тем громче становятся глумливые выкрики трудящихся. Они знают, что он обречен на смерть, но прежде хотят увидеть его страдания.

В два часа объявляют перерыв. Нас с Алексом разводят по камерам в здании Верховного суда. Стены в моей камере выкрашены в отвратительный малиновый цвет.

В четыре часа заседание возобновляется.

После нескольких вопросов о пребывании Алекса в Париже начинают выяснять, какие он получил инструкции по устройству и использованию тайников в Москве. Речь идет о зиме 1961 /62 года, когда Алекс, вернувшись из Парижа, действовал в одиночку. Я не мог быть тогда рядом с ним: все предлоги для приезда в Москву были исчерпаны, а новые найти не удавалось. Именно той зимой у меня и зародилась мысль об автопоезде. Но на его изготовление требовались месяцы, а оставлять Алекса в изоляции было нельзя. Следовало найти связника. Единственной подходящей кандидатурой была одна англичанка, жена человека, живущего в Москве. Она делала все, что могла, однако опыта у нее не хватало. Это был очень трудный и опасный период, и ее нельзя винить за все случившееся, однако именно в то время, пока Алекс работал с ней, за ним и началась слежка, приведшая к аресту. Теперь, когда Алекса допрашивают об этом периоде, я вновь чувствую себя отрезанным от него, чувствую, какую он испытывает безнадежность - как и той зимой, когда я находился в Англии и не мог связаться с ним.