Человек ищет счастья - [26]

И они забирали у Рогова всю зарплату. Он сначала молчал. Никому и словом не обмолвился, что у него нет приличного костюма, что это несчастный плащишко заменяет ему пальто, а зимой вместе с телогрейкой — шубу. Ему совсем немного надо. Однако терпение истощалось. Участились скандалы, и Рогов старался меньше бывать дома.

Последняя ссора произошла недавно.

С заседания бюро Рогов вернулся поздно ночью. Дома все спали, во всяком случае так считал Рогов, когда тихо прошел в кухню и зажег свет. Он с горечью заметил, что ужина ему не оставили. Кое-как разыскал крынку кислого молока, краюху хлеба и, когда доставал из посудницы чашку, нечаянно уронил стакан, вздрогнул, когда тот тренькнул об пол. В кухне появилась жена, заспанная, нечесаная. Она молча собрала осколки, бросила их в печку и села напротив. Некоторое время молчали, потом жена сказала:

— Мог бы и пораньше прийти.

— Не мог, — ответил Рогов, не переставая есть.

— У тебя вечные отговорки. А у нас с коровой что-то сделалось. Не встает.

— Ветеринара позови.

— Нет, чтобы самому позвонить.

— Завтра позвоню.

— Сегодня бы надо было. Вот ты ходишь до полночи и не знаешь, что дома делается. Хоть сгори — тебе все равно.

— Положим, не все равно. И ты же хорошо знаешь, что я не бездельничаю. У меня и без коровы дел по горло.

— По-твоему, пусть она подыхает?

— Ну, чего ты ко мне привязалась?

— Завтра ты, пока не проверишь, что с коровой, никуда не пойдешь. Слышишь?

Рогов усмехнулся и сказал:

— Завтра я в командировку. Позвоню ветврачу и поеду.

— Никуда ты не поедешь! Я к Лоскутову пойду, слышишь? Расскажу, как ты с семьей живешь.

Рогов посмотрел на жену, чувствуя, что раздражается.

— Ты вот о корове побеспокоилась, — сказал он, — а у меня не спросила: как я себя чувствую, как идут у меня дела!

— Нужно мне! — равнодушно ответила она, и это окончательно вывело его из терпения. Они поругались. Потом Рогов накинул на плечи плащ, выскочил на улицу и побрел, сам не зная куда. Очнулся за околицей, свернул в поле, добрался до первой соломенной кучки, оставшейся от комбайна, и лег на спину, закинув под голову руки. Так и пролежал до утра, опустошенный, обиженный, глядя с тоской на мириадную россыпь белых звезд на темно-синем небе.

Иван Максимыч Сомов чуть свет на своем газике отправился в областной центр и в поле, недалеко от околицы, увидел человека, лежащего на соломе. «Что за оказия?» — тревожно подумал он и велел шоферу подрулить к тому месту. Сомов удивился, узнав Рогова.

— Ты чего тут делаешь, Иваныч? — спросил он. Редактор стряхнул с плаща соломинки, протер глаза и как-то жалобно улыбнулся, потупился.

— А! — махнул он рукой. — Не стоит об этом.

— Ясно, — покачал головой Иван Максимыч. — Жена и теща? Знаю их. Иди-ка, брат, домой. Не ровен час простудишься.

…Сейчас, идя с полевого стана, Рогов до мелочи вспомнил последнюю ссору с женой. На сердце остался радостный след от хорошего взгляда Валиных глаз.

К вечеру он добрался до «Южного Урала». Махрова застал в правлении колхоза. Председатель приветствовал его шумно, а потом сказал:

— Здорово Лоскутова вы поскребли. Пора, давно пора, верно говорю.

— Не радуйтесь, — отозвался Рогов, усаживаясь у окна. — Боюсь, что и вам достанется.

— Эх, Рогов, Рогов, неуважительный вы человек: все шильцем норовите уколоть. Только мы стреляные воробьи. И грешные: кто мимо пройдет, тот камушек в нас бросит. Привыкли.

— Плохая привычка.

— Конечно, хорошего мало, что и говорить, — вздохнул председатель и, услышав стук, крикнул: — Да, войди!

Вошла Лена Огородникова. На ней было ситцевое платьишко. Жакет расстегнут, русые косы аккуратно сложены на голове. В осанке начавшей полнеть фигуры, в выражении лица, покрытого характерными пятнами, было столько независимости, гордости, всего того, чем силен счастливый человек, что Рогов залюбовался молодой женщиной. Он радостно приветствовал Лену.

— Вот что, Огородникова, — нахмурился Махров, навалившись широкой грудью на стол, — ты брось фортели выкидывать. Хватит. Поумнеть пора.

Лена оперлась на дверной косяк, левую руку спрятала в карман жакета, а правой доставала семечки и невозмутимо лузгала их. На Махрова смотрела насмешливо, словно бы говоря: «Ну, покричи, покричи, с утра не слышала». И это его взорвало. Он пообещал ее оштрафовать. На Лену угроза не подействовала. Тогда он крикнул, что снимет с доярок. Она повела плечом: «Подумаешь, страсти какие!» Махров побагровел, стукнул кулаком по столу и вынес окончательный приговор:

— Выгоню из колхоза!

Лена выпрямилась, резко одернула жакет, глаза ее потемнели в гневе.

— Мы тебя сами вышвырнем! Ишь, налил жиром шею-то! — зло сказала она.

Рогов подумал, что Махрова хватит удар: он потерял дар речи. А Лена повернулась и вышла.

— С-сукина дочь… — наконец выдавил Махров.

4

Через полторы недели состоялось заседание бюро райкома партии. Район по-прежнему заваливал хлебосдачу. После долгих споров Махрову объявили строгий выговор. Сомов предложил снять его с работы. Но вступился Лоскутов. Он сказал: закончится уборка, тогда можно вернуться к этому вопросу.

Махров вышел из райкома красный, как после бани, долго не мог отдышаться. Ему стало ясно, что наступает роковой день: придется держать ответ за свои дела. И самое страшное, что ответ-то придется держать не перед Лоскутовым, нет, а перед колхозниками. Об этом ему сегодня еще раз напомнил Рогов, рассказав членам бюро о жалобах колхозников на Махрова, поступивших в редакцию.