Человек и океан - [24]

Жизнь в Хинне была простой, но трудной, и впервые в жизни Туру довелось потрудиться, чтобы, к примеру, поесть. Здесь никто не подавал завтрак на стол и не приходил посыльный с товарами из магазина, как дома в Ларвике. Здесь не было горничной, которая убирала кровать и стирала одежду. Но в то же время здесь не было строгой матери.

Постепенно у Тура образовались мозоли от работы с топором и пилой; появлению мозолей способствовала и гребля на озере, где они с Улой ловили рыбу. Иногда они уходили в лес так далеко, что не успевали вернуться в овчарню засветло и устраивались на ночлег в кустах, как зайцы; они лежали на мху, уставившись в звездное небо, и разговаривали о самых разных вещах. Позже Тур передал настроение тех времен в школьном сочинении:

«Была середина лета. Мы с товарищем ловили форель в горном озере к северу от Лиллехаммера. Клева не было. Мы ловили на удочку, в качестве наживки использовали мух, от частых забросов у нас болели суставы. <…>»

Озеро Лингшёен находилось в центральной части долины Остадален. В тех краях это было лучшее место для рыбалки, поэтому Уле и Туру имело смысл идти до места почти двенадцать километров. Однако в день, описанный Туром, рыба не клевала. Они свернули снасти и решили продолжить рыбалку после захода солнца.

С сумерками появились злые комары: «<…> Они роились вокруг нас, мы отмахивались, как могли, но это не помогало». Однако вскоре они забыли о комарах — появилась рыба: у берега клевал окунь, форель — подальше.

«Не было ни малейшего дуновения ветра, гладкая и темная вода. <…> Я взял весло и осторожно оттолкнулся от берега. <…>»

Достаточно далеко от берега они закинули удочки. «Рыба тут же начала клевать, даже прежде, чем мы полностью опустили леску. <…> Когда совсем стемнело, появилась луна похожая на большой огненный шар над лесом. <…> Мы ловили рыбу до одиннадцати. <…> Мы срубили несколько сучковатых веток и подвесили форелей на них. Когда мы сосчитали их, у нас получилось около тридцати одинаковых форелей на каждого и, кроме того, несколько окуней».

Шестьдесят рыбин и долгий путь обратно. Ноша была тяжелой, и, когда они наконец пришли домой, Тур так натер спину, что спать пришлось на животе. Захотелось ли ему домой после этого? Нет, ни в коем случае! Ведь ему еще столько предстояло узнать и увидеть — рыбная ловля была только началом прикосновения к природе! Ула рассказывал Туру бесчисленные истории о лосях и зайцах, оленях и лисицах, росомахах, куницах и горностаях. Некоторые из этих животных, случалось, попадались им в лесу. О других многое могли сообщить помет и отпечатки лап. Тур испытывал особое волнение, когда видел клочки меха, висящие на дереве, или когда они наталкивались на следы звериной борьбы не на жизнь, а на смерть, и видели кровь и обглоданные кости, свидетельствующие о том, что здесь слабый уступил сильному. Да, борьба видов за существование то и дело напоминала о себе, и все было так, как рассказывала мать.

Без сомнения, товарищем Тура стал человек, который сумел вернуться обратно к природе; благодаря Бьорнеби мальчик убедился воочию, как проста на самом деле жизнь. Самую большую горечь в то лето он испытал в день, когда закончились каникулы, а с ними и приключения. Туру не хотелось возвращаться в Ларвик, в мир, царивший там, в школу, на улицу — и домой, на Стенгатен, где родители шарахались друг от друга, как от привидений.

Кроме того, в городе его ожидала еще одна проблема. Мальчик достиг возраста конфирмации и по христианскому обычаю должен был читать перед пастором. Однако Тур не хотел этого делать. Хотя вечерами он по-прежнему молился, уже было ясно, что в его душе мировоззрение матери одержало победу над мировоззрением отца. Время в обществе Улы Бьорнеби открыло ему дверь в новый удивительный мир. Он видел, как рождается ягненок и что остается от глухаря после того, как его поймала лиса. Он видел, как животные борются за существование!

В мире Улы не было места для пастора, говорящего о Судном дне и проклятии. Если Тур и чувствовал силу, то это была не сила мести, а сила любви, и если Бог все-таки существовал, то это должен быть бог любви, а не тот бог, который заставил одинокую мать выкинуть своего незаконного мертворожденного ребенка в Церковную бухту — потому что пастор не разрешил похоронить дитя в освященной земле.

Как ему не нравился этот пастор! И церковные обряды, и песнопения, и самого пастора Тур считал чем-то чуждым природе; особое неприятие вызывал у него обряд причастия, в котором потребление вина и хлебцев граничило, по его мнению, с каннибализмом и кровавым жертвоприношением^{57}. Нет, никогда ни один пастор не возложит свою руку на голову Тура, как это происходило с другими мальчиками во время конфирмации. Никогда он не позволит совершить над собой этот обряд ради подарков, как делают многие. Тур решил твердо сказать «нет» и пастору, и конфирмации, и часам, и запонкам, и первой паре настоящих длинных брюк^{58}.

К четырнадцати-пятнадцати годам Тур понемногу начал освобождаться от чрезмерной опеки, в которой растила его мать. Однако он понимал: чтобы оставаться по-настоящему независимым, недостаточно просто висеть на папином турнике — нужно иметь в себе силы претерпеть любые лишения. Пребывание у Улы Бьорнеби научило его не только ловить рыбу и колоть дрова, но и укрепило в нем понимание необходимости быть по-настоящему физически сильным. Разве он не видел, как легко передвигается Ула с тяжелой ношей после рыбной ловли, как проворен он бывает во время охоты! Тур продолжил занятия бегом в лесу за городом и сам не заметил, как стал бегать быстрее сверстников.