Человек и глобус - [11]

М и х а и л. Пошли ко мне… Антона.

Надежда уходит. Входит  А н т о н.

Садись… Василий Тюрин.

А н т о н. Постоим.

М и х а и л. Почему ты избрал для своих занятий заимку? Удобное место?.. Не могу понять: почему ты из тюрьмы, с фальшивым паспортом, явился сюда, а не убежал куда-нибудь в Туркестан, или на Кавказ, или вообще к черту в турки, где тебя не знают? Ведь столько человек могут тебя опознать! И не выручит апостольская борода.

А н т о н. За себя опасаетесь? (Пауза.) Я шел сюда не по своей воле. Но охотно. В памяти у меня хранился твой смелый поступок, как ты красиво начал жизнь, как рванулся к счастью!.. А теперь — развалина. А что… можно распроститься. Переберусь на другое место.

М и х а и л. Я, кажется, ничем не мешал твоим занятиям.

А н т о н. Спасибо.

М и х а и л. Что я еще могу сделать?

А н т о н. Если когда ты захочешь помочь, то сделай одно — молчи. Молчи, если даже попадешь в руки жандармов… Когда революция победит, — а это, не сомневайся, произойдет, — тогда люди узнают много имен настоящих героев. Они умели молчать. Без звука, не выдав товарищей, они умирали в застенках. Ты сумеешь?

М и х а и л. Я был в застенке. Был! И не один. В этой избе умерла моя жена… Верочка до последней минуты утешала меня. Понимаешь? Умирая, утешала меня. Благодарила за любовь, завещала, требовала от меня одного — чтобы я дорожил жизнью ради ребенка. И я ей обещал. Дал клятву… Так ли умирают в застенках? Постой. Никто не узнает, что здесь был ты. Но большего от меня не требуй. Я обязан жить ради дочери, ради ее самого простенького счастья, ради своих стариков… А теперь можешь уходить. (Гасит лампу, снимает «занавеси».)

За окнами занимается заря.

А н т о н. Позволь мне ответить через день-два.

М и х а и л. Хорошо…

Комната исчезает. На сцене — справа — большое крытое крыльцо, вроде террасы. Дом, сложенный из толстых, в обхват, потемневших от времени бревен. Возле крыльца стоит одинокий кедр, простирая ветви над крышей. Перед домом — лужайка, которую обступили молодые елочки. В глубине лужайка переходит в пологий скат и сбегает вниз, а там, в отдалении, темнеет стена хвойного леса. Между вершинами, где-то далеко, виднеется изгиб реки. Н а д е ж д а  сидит на ступеньке, П е т р  на ступеньку ниже.

Н а д е ж д а (ласково перебирая волосы Петра). Запомни: когда мне бывает тяжело, я всегда зову тебя.

П е т р (целует ей руку). А я — тебя.

Н а д е ж д а. И всегда буду звать. Веришь?

П е т р. Верю. (Пауза.) За границей мне так не хватало вот этих тихих рассветов, этой суровой и мудрой задумчивости тайги. Хорошо сказано у Кольцова: «Что, дремучий лес, призадумался?»

Н а д е ж д а. Расскажи еще о Владимире Ильиче. Хотелось бы мне увидеть его, поговорить с ним.

П е т р. Он какой-то совершенно необыкновенный. Представь, сидит рядом очень простой по внешности человек, иногда шутит, весело смеется и с ненасытной любознательностью расспрашивает обо всем, что я видел и слышал в России. Он хочет знать все и все знает. Я не раз убеждался, что мои слова и слова других товарищей для него только подтверждение известного. Но этому он так искренне радуется: «Вот видите». Для него нет неясного. Когда он говорит, то кажется — весь земной шар умещается на его ладони и он отчетливо видит пути, по которым рано или поздно двинутся народы. И тут же с болью, гневом и невыразимой любовью он вспоминает о судьбе полуголодной, пораженной трахомой маленькой девчушки, которую он когда-то видел в одной из сибирских деревень. Видел, и запомнил, и обдумал ее судьбу. Как ее следует вырастить, избавить от нищеты, дать образование, оделить всеми человеческими правами, потому что она должна иметь настоящее счастье… Должна. И понимаешь, что миллионы простых людей для него никогда не были и не будут каким-то отвлеченным понятием. Он знает их страдания, знает, каким океаном крови и слез залиты все материки. Этого из-за подлости или трусости не видят другие. Какие жалкие, омерзительные болтуны все прочие спасители человечества, эти белоручки, в сравнении с ним… Он день за днем готовит революцию, видит счастливое утро России… Будем и мы торопить это утро… Само оно не придет. Не так, как это…

Молчание. Лучи восходящего солнца золотят вершины деревьев. Тишина. Слышится неясный шум. Залаяли собаки. Из дома выходит встревоженный  М и х а и л, за ним — А н т о н.

М и х а и л. Прошу — уходите. Кто-то приехал. (Уходит.)

А н т о н. Прощайтесь…

Надежда обнимает, целует Петра.

Ступай, Петр, по тропке, как я тебе объяснял. Доберешься до балагана — там будет лошадь. Желаю успеха.

Н а д е ж д а. Береги себя, Петя.

П е т р. И ты. Прощай, Антон. (Уходит.)

А н т о н. Пока побудешь в лесу. Я за тобой приду.

Уходят. Из-за угла дома появляется  Е в г р а ф во фраке и лакированных туфлях. За ним — М и х а и л, который несет две корзины с вином и закусками.

Е в г р а ф. Тут, на воздухе, и расположимся… Лето — лето, а замерз… как в Иордани.

М и х а и л (на террасе накрывает стол, откупоривает бутылки). Прошу.

Евграф поднимается на террасу, садится к столу.

С чего начнете?

Е в г р а ф. Любое… (Пьет.) Вразумительно.

М и х а и л. Не боялись ночью ехать по тайге?