Человек-Хэллоуин - [21]

Возможно, страх, что все происходящее — сон, который ты видишь сейчас и от которого однажды очнешься.

Но пока что тебе пятнадцать.

А спустя некоторое время, счищая с себя мусор и застегивая рубашку, пока она смущенно одевается, ты произносишь:

— Уже почти утро. Нам лучше отправиться по домам.

— Да, — соглашается она.

— А завтра мы пойдем к Норе. Ладно? — добавляешь ты.

— Конечно, — отвечает она.

Ты наблюдаешь, как она вынимает из спутанных полос мелкие обрывки какого-то листика. Ты протягиваешь руку и касаешься ее лица. Вы оба только что вернулись из страны тайн.

Пятнадцать, Стоуни, пятнадцать, а ты уже сожалеешь, что не подождал, потому что вместе с тайнами приходят близость и отстраненность. Теперь Внутри тебя живет нечто иное, а от тебя прежнего осталась лишь оболочка, которая пока что еще не сброшена.

6

«Дорогая Аурдес!

Я люблю тебя так, как еще ни один парень не любил девушку. Ты свет моей жизни. Ты держишь в своих руках мое сердце, и мне хочется дать тебе что-то действительно стоящее. Будь у меня куча денег, я засыпал бы тебя подарками, пригнал бы, например, тебе «корвет» или что-нибудь подобное! Или мы могли бы уехать куда-нибудь далеко-далеко — только ты и я! И чтобы до конца времен были только ты и я. Я никогда еще не чувствовал ничего подобного. Хочешь, в этот уик-энд поедем в Мистик, посмотрим какой-нибудь фильм? И еще я хочу познакомить тебя с моим другом. Ее зовут Нора. Очень пожилая дама, но классная!

Стоуни, твой Король Бури».

К этой записке был приложен засушенный цветок — бордовый ирис.

В пятнадцать лет Стоуни неразрывно ассоциировался у всех с пожилой слепой женщиной, которая жила в лесу, в старой толевой хижине. Он познакомился с ней еще маленьким мальчиком, вскоре после смерти деда. Несколько раз в год отец с матерью ссорились сильнее обычного, и в такие моменты Стоуни предпочитал скрываться где-нибудь в безлюдном месте.

Нора стирала белье рядом с домом в самой чаще старого леса. В первую секунду Стоуни испугался: а вдруг она злая людоедка? Но запах черничного пирога, остывавшего на подоконнике, убедил его, что перед ним человеческое существо. Когда они познакомились поближе, Нора рассказала, что присутствовала при его рождении. Стоуни тогда не поверил ей, но поймал себя на том, что на самом деле не думает, что она лжет, хотя люди вокруг делают это постоянно. Он еще с младших классов знал, что они лгут. И отец лгал. Стоуни видел, как тот напивался в пабе «Лодочный мастер», в то время как считалось, что он ушел в море на своем траулере. И мать он тоже ловил на лжи, когда по вечерам, укладывая его в постель, она уверяла, что отец не имеет никакого отношения к синяку на ее лице.

А вот женщина из леса говорила ему то, что было похоже на правду.

Ее звали Нора Шанс. Люди говорили, что она ослепла еще в тридцатые годы, когда варила мыло вместе с матерью (мыло тогда варили из щелока и жира) и щелок выплеснулся ей на лицо. Она попыталась стереть его, но он растекся по лбу и почти мгновенно проник в глаза — Нора не успела даже вскрикнуть от боли. Однако сама она ни разу не рассказывала эту историю, а если ее спрашивали, уходила от ответа и принималась рассказывать одну из своих небылиц. Нора сама называла эти истории небылицами. Она сидела за ткацким станком, слепая, и рассказывала и рассказывала, ведя челнок между нитями, делая очередное одеяло или коврик, которые потом продавались в Мистике. Нора не признавала никаких новшеств. У нее не было ни электричества, ни телефона — ничего, кроме водопровода и современной уборной, единственных, по ее убеждению, стоящих изобретений последнего столетия. На бельевых веревках, тянувшихся под невысокой крышей ее дома, висели свечи, сделанные по старинке, из катаного воска. «Кто, черт возьми, покупает все эти свечки?» — спросил как-то Стоуни — ему было тогда четырнадцать и он вел себя развязно. Нора отругала его за частые поминания черта, но на вопрос так и не ответила. Однако потом как-то призналась, что ей безразлично, будет ли кто-нибудь покупать ее свечи, — она делает их для собственного удовольствия. «Свеча рассеивает тьму», — пояснила она.

Нора была на три четверти из индейцев-пекотов, машантукетеков, и на одну четверть афроамериканка — мудрая, проницательная женщина, которая пережила четырех мужей более чем на шестьдесят лет. Сорок из них она ткала и брала в стирку белье — за домом стоял большой черный котел, который Нора называла Болотной Ведьмой, потому что помимо стирки он служил и для иной цели: Нора часто проводила над ним вечера, помешивая толстой длинной палкой булькающее содержимое и распевая старинные церковные гимны. Детям, с ехидными смешками подглядывавшим за ней из леса, она казалась призраком, закутанным в болотный туман и призывающим демонов из разрушенных могил старого городского кладбища. Они пугались и вздрагивали от каждого хруста сухой ветки. Стоуни познакомился с Норой в тот день, когда она спасла его кошку, едва не утонувшую в болоте, привела их обоих, и кошку и мальчика, к себе в дом и усадила у очага Пока они отогревались, Нора вязала и плела свою небылицу. Стоуни впервые наблюдал, как другой человек сочиняет историю. Это было похоже на магию.