Человек дороги - [4]
Не удивительно, что напавшая на меня… леди вконец озверела от голода, утратила всякое соображение (у воплощённых вампиров без того не особо могучее) и почти все силы.
Правда, встретить вампира не в густонаселённом краю, а посреди тундры — это примерно такое же везение, как смерть от молнии под ясным небом.
Жертве не так-то просто убить даже ослабевшего, даже недавно инициированного, даже напрочь безмозглого вампира. Мне это удалось. К тому моменту я уже владел ламуо почти так же хорошо, как теперь. Собственно, в той глухомани я оказался как раз ради посвящения в третью степень искусства друидов. Я готовился отразить в себе мир, чтобы слиться с ним… а отразил и слился с сутью несчастной изголодавшейся вампирши.
Обычно укус этих тварей не ведёт к инициации, а просто обессиливает или убивает. Я был инициирован, не будучи укушен.
Обычно инициированный попадает в полное подчинение к породителю. Я не попал.
Везение? Удача? Проклятие?
Я обрёл те же способности, что и напавшая на меня. Поэтому я смог её убить, хотя должно было произойти ровно обратное. Я просто растерзал её в кровавые клочья с помощью своей новой, замешанной на Мраке силы. Но потом, почти сразу, во мне вспыхнула жажда эши. А утолить её, как я уже сказал, мне было нечем. Зерно Мрака во мне более всего напоминало по своим проявлениям желание ширнуться в наркомане-новичке. Мой Двойник и рад был бы начать свой путь по нисходящей, но из-за отсутствия подходящих жертв не мог. Он выл, он царапался, он терзал меня изнутри, как голодная крыса.
Есть в царстве Танагу мерзкий вид казни, когда такую крысу бросают в один каменный мешок с накрепко прикованным к полу, способным только орать, шевелить пальцами и мотать головой приговорённым. Мой Двойник был хуже крысы. Он был куда голоднее, чем она, и немногим меньше меня самого. Зато я не был прикован. И уж кого-кого, а себя сожрать я ему не позволил. Спустя несколько долгих, безумных, скомканных дней я засунул его в тот склеп, где он пребывает и поныне — под моим полным контролем.
Вот только путь друидов для меня оказался закрыт. Для того меня, каким я стал. Они очень заботятся о чистоте своих рядов, так что я был немедленно изгнан. Но не особенно огорчился. После одержанной победы я ощущал за спиной души крылья, а в Глубине — кипение подвластных моей воле сил. И потому полагал, что не пропаду и в одиночном плавании…
Учитывая, что я до сих пор жив, здоров и свободен, полагал я правильно.
Но что мне делать теперь? Тридцать лет в Пестроте — слишком мало, чтобы разбираться в этой сумасшедшей мозаике так, как старожилы… или хотя бы как рождённые здесь. А я — чужак. И даже не всегда могу отличить легенды, слышанные мной у тех же друидов, от поэтического или корыстного вымысла. Сколько раз уже я обжигался именно на этом: на незнании того, чему здесь стоит верить, а что следует пропускать мимо ушей! Большинство заработанных мной шрамов — плоды именно этого сорта ошибок.
И вот — хилла. Да, девчонка мне интересна. Не как девчонка, хотя и это есть, а больше как представитель своего племени. Но…
К чертям. Я не друид пятой степени, чтобы понять её на чистом искусстве ламуо, и не рискну ради этого понимания отразить девчонку в себе, как ту вампиршу. Кстати, какая она девчонка, ещё неизвестно. Я что-то не слышал о том, чтобы хилла старели — а это вполне может означать и бессмертие плоти. За что её изгнали сородичи, я тоже понятия не имею. Может, она преступница. Или больная. Или проклятая. Вариантов масса, и все — не из приятных.
Если она сбежала сама, это тоже характеризует её не с лучшей стороны. Преступление хотя бы (чаще всего) имеет мотив. Добровольное бегство в девяти случаях из десяти осознанных мотивов не имеет. Зато красноречиво говорит о несоответствии уровня притязаний уровню возможностей. Проще говоря, бегство — удел неуживчивых, упрямых, неудовлетворённых особей. Удел тех, кто не находится в гармонии с миром. И дальнейшая участь их сколь разнообразна, столь и печальна. От смерти в когтях хищников до смены социального статуса, в чём готовы задаром помочь всем неустроенным господа работорговцы.
Впрочем, не исключено, что я опять тороплюсь с выводами. Нельзя судить нелюдей по своим меркам. По своим меркам даже людей судить нельзя, если они воспитаны на иных традициях, в руслах иных культур. А поскольку единственным представителем моей культуры в Пестроте, насколько мне известно, являюсь я сам…
— Рин!
— Слушаю. Кстати, пигалица, как мне тебя звать?
Вместо ответа я услышал довольно длинную певучую фразу. Язык хилла явно требовал максимально точного управления тональностями — как мне показалось, даже в большей степени, чем китайский. Повторить ту (немалую) часть фразы, в которой опознал "имя", я бы не смог. Но…
— Что значит "я более не могу считаться"? Тебя лишили этого имени и звания?
— Да, странник Рин. Нареки мне новое имя, какое будет тебе приятно.
Ни фига себе. Ладно, сама напросилась.
— Отныне будешь Владислава. Сокращённо — Лада. Так о чём ты меня хотела спросить?
— Мне следует знать, кто стал моим ваишет.
— Хочешь узнать, кто я?
