Человек Чубайса - [36]

Я покачал головой.

Как раз наступил тот странный час, когда в самом буйном кабаке дым не успевает всасываться в вентиляторы, а музыка превращается в глухое буханье, а танцующие как бы застывают. Полный абзац, ничего не происходит, все как бы сливается с вечностью. Такая тоска, подумал я, разглядывая блюдо с овощами, с травой, с фруктами, поставленное передо мной Кичиным. Кажется, сегодня Кичин ухаживал в основном за нашим столиком, хотя в дальнем углу я неожиданно засек конкретного Толяна.

И он меня засек. Сделал знак незаметно.

Я встал и неторопливо отправился в комнату для курения.

Поскольку все давно курили прямо в зале, комната для курения оказалась совершенно пустой. Пацан в голубой ливрее принес стакан минералки, поставил на столик передо мной и вышел. Только после этого появился Толян. «Ты крутой стал, – оглянувшись сказал он так, будто чего-то (может, меня) побаивался. – Ты вон какой нынче!»

От этих слов мне стало совсем тошно.

Оказывается, даже конкретный Толян изменился.

Впрочем, клиника кого хочешь изменит, подумал я, ведь Толян в свое время провалялся в клинике почти полгода. Из них полтора месяца в реанимации. Нелегко ему пришлось, ничего не скажешь. Я страшно удивился, когда, оглянувшись, Толян сообщил:

– Филина повязали.

– Да ну? Как можно повязать Филина? Он с городским начальством в открытую на блядки ходил.

– Может, за это и повязали, – возразил Толян. – Вот не ходи, дескать, на блядки с начальством! – На диванчик Толян не присел, курил, стоя рядом с напольной никелированной плевательницей. При этом часто и настороженно оглядывался. – Короче, повязали Филина. Ты что, правда, не слышал? И папочку у него нашли, – Толян внимательно следил за мной.

– Какую папочку?

– А я знаю? – он нагло, как раньше, выпятил нижнюю губу и, оглянувшись, быстро заговорил: – Сперва менты повязали только Филина, а потом некоторых пацанов. Я-то сам давно уже не у Филина. Ты знаешь. А тех пацанов, которых не повязали, таскают на допросы.

– Да погоди ты! Что там за папочка?

– А я знаю? – так же нагло повторил он.

А я знаю, подумал я. Кожаная, на молниях. Всплыла, значит. Не исчезла, не растворилась во времени и в пространстве. Всплыла и, кажется, потопила Филина, как когда-то потопила Долгана.

– Ты слышь? – конкретный Толян оглянулся. – Пацаны в тревоге. Шурку вспоминают.

– Это почему Шурку?

– Ну как? Папочку собирал Шурка. Ну, пусть не собирал, пусть просто хранил, никто ведь не знает. Вот как эта папочка оказалась в свое время у Долгана? Может, это он Шурку замочил?

– И что?

– Да ничего, – заткнулся Толян. Он так и не понял, как ему со мной держаться: нагло или по дружески. – Я просто так.

– Ты, Толян, говорят, теперь в бизнесе?

– Да пытался, – сплюнул Толян. – Всяко пытался. Одно время нутрий разводил с одной кореянкой. Держали нутрий в подвале, а они, падлы, понаделали дырок в земле и ушли. Я думал, совсем ушли, потом гляжу – нет, начали возвращаться. Мы нутрий кормили по часам, вот они и привыкли. К хорошему быстро привыкают, правда? – ухмыльнулся он. – Нутрии, значит, возвращаются, а я дыры за ними цементирую. Кореянка нутрий кормит, а я дыры цементирую. Почти всех собрали, только они какую-то заразу подцепили на воле. Когда подошел срок пускать зверьков на пушнину, у них хвосты отпали. Болезнь такая. Ну, согласись, какая нутрия без хвоста?

Я согласился.

– А кореянка?

– Ну, живу с ней.

– Вот видишь, – одобрил я.

Мне не хотелось возвращаться за столик к заботливому хозяину и к майору, обожающему намеки. Если там вспомнили Шурку, мое имя тоже может высветиться. Даже обязательно высветится. Я рядом ходил, майор знает об этом. Не хотелось мне возвращаться за столик, правда, сидеть в курительной комнате с конкретным Толяном я еще меньше хотел. Когда затрещал мобильник, сразу потянул его из кармана.

– Ну?

«Да у Юхи Толстого шеф, – недовольно сообщил Коршун. – И шлюхи с ним. Мне как? Сваливать?»

«Сваливай, – сказал я. – Блин, только мешаешь».

4

Шлюх у Юхи я не застал.

Комната была намертво закурена, дым висел, как облака – над книжными полками, над застланным простыней диваном. На этой простыне землистого цвета валялся полураздетый Иваныч-младший. Не делили мы тебя и не ласкали, – хрипел магнитофон голосом Высоцкого. – А что любили, так это позади… Я поднял с пола пахнущую потом и бедностью подушку и подсунул Иванычу под голову. Я ношу в душе твой светлый облик, Валя, а Леша выколол твой образ на груди…

Когда-то здесь был богатый дом, подумал я. Теперь здесь бедный дом.

В сущности, никто этот дом не разорял, подумал я, просто мир изменился, а Юха этого не заметил. Исчезли благополучные родители, исчез привычный круг, исчезла гарантированная зарплата, а появились на загроможденном грязной посудой столе пузатые бутылки явно паленого «Арарата», купленные на деньги Иваныча-младшего.

– Андрюха! – обрадовался Юха.

Лицо у него заплыло, глаза щурились от дыма, казалось, он гримасничал. Так щурясь, он ткнул рукой в сторону пожилого морщинистого карлика, который молча сидел за столом, подложив под маленькую, тоже, наверное, морщинистую задницу несколько томов Большой Советской Энциклопедии.