Человек человеку Лазарь - [4]

Я взял правее. Пусть потеряю во времени, зато можно ползти, укрываясь за песчаной косой, подковой изгибающейся к востоку. Глядишь, и где-нибудь отыщется место, откуда можно будет выстрелить первому.

Скоро мне повезло – в спекшейся корке, покрывавшей ребро косы, я обнаружил трещину. В узком треугольном просвете, который расширялся на выходе, виднелась вывернутая рука Григорьева с увязшей в песке ладонью. А рядом, ближе ко мне, лежал пластиковый цилиндр размером с человеческий палец.

«Третий. – Я хотел облизать губы, позабыв про кольцо респиратора, и почувствовал горечь резины. – Значит, третий был у Григорьева. Так».

Оторвав взгляд от лежащего на песке предмета, я попытался рассмотреть то, что находилось вдали. Видимость была – хуже некуда. Красноватая глыба бархана еще просматривалась на вечереющем небе, но неясное пятно у подножья из-за расстояния и узости щели все время меняло форму, и глаз уставал смотреть. Можно было расширить щель, но получать пулю в лоб из-за собственного нетерпения не хотелось.

Выручила меня луна. Бледный призрачный круг, срезанный песчаными ножницами, возник всего на мгновенье. И в пролившемся лунном свете…

Я сжал виски и плотно закрыл глаза. Потом открыл. Луны не было. Ничего не было. Был отсвет на песчаной стене. Или игра теней.

Или морок усталости, породивший навязчивый образ. В пролившемся лунном свете я увидел лицо Родионовой. Живое. Губы полуоткрыты. Волосы рассыпаны по плечам. Глаза… Такие я видел ночами, когда она была со мной рядом.

– Нет, – сказал я себе, поднимаясь.

– Это игра теней. – Воля сопротивлялась смерти.

– Не верю, – я встал во весь рост и пошел, не ощущая тела. Ноги не слушались. О смерти я больше не думал. Глаза смотрели вперед на смутную глыбу бархана. Под ногу что-то попало. Ребристый след от подошвы пролег по мертвой ладони. Я даже не оглянулся.

Это была она. Ее обнаженное тело лежало вывалянное в песке. Голова откинулась в сторону, а в руке, в разжавшихся пальцах, я увидел жогинский пистолет.

Я остановился, как вкопанный. Между ней и стеной песка в складках помятой одежды, обвивавших тело, как пелена, стоял капитан Зайцев и в упор смотрел на меня.

– Палец! – он выставил перед собой руку. На изуродованной ладони в пустоте между пальцами темнели бурые запекшиеся рубцы.

Ни слова не говоря, я достал из-за пояса пластиковый цилиндр и бросил. Сейчас я позавидовал мертвым. Они не видели Лазаря.

– Палец! – громко повторил воскресший.

Я бросил ему второй, тот, что отобрал у Козлова. Он наклонился и взял. Тело его перегнулось и лицо налилось кровью. Я мог бы выстрелить, мог изрешетить его пулями, мстя за собственную неудачу. Но только поднял пистолет и сразу же его опустил. Сзади за спиной Зайцева рядом со спасательным шлюпом – малым подобием «Ласточки» – темнел злополучный контейнер. Пустой, никому не нужный.

Дура! Жадная дура! Чтобы распечатать контейнер, она приложила не палец – пальца ей показалось мало! Она приложило все тело, приволокла с орбиты и приложила. Не побрезговала, подлая тварь.

И кому в результате досталось бессмертие? Тебе, мертвая кукла с вытаращенными от страха глазами? Мне, дураку, который тебе поверил? Трупу! Мертвому капитану Зайцеву, оживленному энергией воскрешения! И стреляй в него, не стреляй, смерть ему уже не страшна.

Зайцев возился с рукой, приращивая к ладони пальцы. Я повернулся и медленно пошел на восток. Было тихо. Скрипел песок. Я шел по нему, спотыкаясь, потому что не было света.