Человек без надежды - [46]

Командор Кройчет ошибался: Габриэль так и не смог научиться не привязываться к тем, кого обучал. Он знал, что внешне все выглядит так, словно лидер Центра летного обучения подобен суровой скале, срывающейся лишь на редкие вспышки разрушающего гнева, но каждый раз, провожая в космос очередных „мертвецов“, он страстно желал оказаться на их месте — просто для того, чтобы его собственная миссия на „Одиннадцати“, наконец, закончилась. Однако каждый день существования заставлял Дольера так или иначе вспоминать, что жизнь — штука несправедливая.

Он научился стоять перед строем „мертвецов“ и без дрожи смотреть на их молодые лица. Не будучи романтиком, Габриэль тем не менее прекрасно понимал, что уходящие в космос исследователи — необходимая жертва, чтобы однажды их поиски увенчались успехом. Рискнуть жизнями двух десятков человек, чтобы спасти почти миллиард — вполне достойная сделка. Дольеру некого было обвинить в том, что раз за разом его люди — прекрасно подготовленные космопилоты — уходят, не возвращаясь. Космос безжалостен, и бесполезно кричать проклятия в звездное небо. Правительство и Исследовательский центр делали все возможное, чтобы минимизировать риски, но они были не всемогущи, и „Одиннадцать“ не мог слишком близко подходить к исследуемым планетам, чтобы не подвергнуть лишнему риску все население ковчега. „Мертвецы“ на то и „мертвецы“, чтобы без колебаний идти навстречу смерти.

Копившийся гнев на жизненную несправедливость Габриэль хоронил глубоко в душе, не позволяя ему вырываться наружу. Но взрыв в „ДиЭм“ стал для него как будто пощечиной. Его люди, подготовленные им курсанты, вчерашние выпускники и некоторые уже опытные летчики, погибли страшно, неожиданно и нелепо. Не по воле правительства, отправившего их исследовать одну из далеких планет, и не ради „Одиннадцати“, а по прихоти сумасшедшего, взорвавшего клуб! Габриэль почувствовал это так, как если бы паршивый ублюдок забрался к нему в дом и прикончил его семью, которой он так и не обзавелся. Фактически подготовленные космопилоты заменяли ему собственных детей, и с момента взрыва Дольер пребывал в такой ярости, что, попадись ему этот мерзавец, перегрыз бы ему глотку зубами. Ему все равно, как будет разыскивать взрывника Войцеховская (кстати, девочка, похоже, до сих пор полагает, что он сильно раздосадован тем, что она утащила из своего выпуска двоих пилотов и сбежала сама, — эта ее убежденность всегда рождала в душе Габриэля грустную усмешку: он‑то на следующий день после решения командора о назначении ее лидером службы безопасности в первый раз за карьеру напился до бесчувствия от радости, что хотя бы троим из „своих“ удастся сохранить жизнь!). Но сам он не собирался оставаться в стороне. И если Дольер первым найдет эту мразь, то ни командор, ни Микаэла ее уже не получат — „главный мертвец“ разрежет его на куски и еще живым выкинет в космос! Пусть потом с ним делают, что хотят: отдадут под трибунал, приговорят к заключению или исправительным работам, отправят с очередной исследовательской экспедицией! Впервые в жизни сдерживаемый и скрытый гнев Габриэля мог получить конкретное воплощение, и он не собирался упускать свой шанс…

— Господин Дольер, вы можете навестить пациента, — медсестричка осторожно тронула задумавшегося „главного мертвеца“ за плечо. — Доктор уже закончил процедуры.

— Спасибо, — Габриэль тяжело поднялся и зашагал по коридору.

Он решил, что каждый день будет навещать всех выпускников летного отделения номер три, пострадавших при взрыве в „ДиЭм“, и это оказалось еще более тягостно, чем можно было предположить. Лишь немногие из его космопилотов находились в сознании, кое‑кто потерял руку или ногу, да и пожар не пощадил практически никого. Но Дольер все равно зашел к каждому и для всех нашел по несколько слов, хотя большинство его не слышало. На сегодня у него оставался последний визит, на который он к тому же очень рассчитывал.

— Входите! — пригласил тихий и хриплый голос, когда Габриэль по сызмальства усвоенной привычке отчетливо постучал в дверь палаты.

— Здравствуй, Бриан, — шагнув внутрь, Дольер сразу оказался почти в середине небольшой палаты.

— Добрый день, сэр! — бодро прохрипел знакомый голос из‑под повязки, оставлявшей открытыми лишь глаза, часть левой щеки, рот и подбородок с рыжей щетиной, выглядевшей тем более непривычно, что, кажется, лидер Центра летной подготовки впервые видел этого своего подопечного не гладко выбритым. — Двери здесь не запирают, так что можно не стучать. Симпатичное местечко, правда? Как там на воле погода, не слишком сыро? Говорят, командор объявил траур, а в такое время на ковчеге всегда бывает неуютно. Никогда не понимал, почему погодная служба старается нагнетать людям паршивое состояние — из вредности, что ли?..

— Утром шел дождь, — вежливо удовлетворил любопытство собеседника Габриэль. — Как ты себя чувствуешь?

— Вполне сносно, учитывая все обстоятельства, — кажется, из‑под бинтов до „главного мертвеца“ донесся вполне отчетливый смешок. — Доктор вообще считает, что я настоящий везунчик!

В этом был весь Бриан Маккинан — неунывающий двадцатипятилетний космопилот, несколько лет назад окончивший обучение на „мертвеца“. Дольер с трудом прогнал мысль о том, что смерть, придя за дерзким парнем, передумала, испугавшись, что, пока будет тащить его к праотцам, он заставит ее всю дорогу несуразно хихикать самым неподобающим образом. Из‑под повязки на макушке выбивались непокорные темно — рыжие вихры, синие глаза взирали на мир с открытой и какой‑то отчаянной насмешкой. Взгляд Габриэля скользнул по фигуре, укрытой больничным одеялом. Считалось, что Бриану повезло: во время взрыва его отбросило воздушной волной, и он пострадал меньше других — пламя добралось лишь до левого плеча, а лицо и руки оказались покалечены осколками пластика, пришлось накладывать множество швов… Но такое „везенье“ было весьма сомнительным даже в устах доктора. Лидер Центра летной подготовки опустил глаза и невольно сглотнул: ниже колен у Маккинана не было ног.