Человеческий фактор - [3]

Валентин Евгеньевич носил другие костюмы. Новые, свободные, приятных расцветок, которые подчеркивали достоинства его поджарой фигуры, правильные, даже изысканные черты лица. А в изысканности всегда присутствует некоторая... Нервность, что ли? Нервность, которая выдает не ущербность, нет, упаси боже! Скорее, она выдает тонкость чувствований и представлений. Такой человек часто живет насыщенной духовной жизнью. А трепетные, длинные пальцы Валентина Евгеньевича только подчеркивали впечатление о нем и убеждали в том, что это впечатление правильное.

Можно, конечно, сказать о рубашках этого человека, о его туфлях и носках. А сколько слов хочется произнести о его галстуках – точных, свежих, завязанных опять же изысканно – его галстучные узлы всегда были с воздухом! О, это не были заскорузлые комки замусоленной ткани, это не были узлы, завязанные годы назад и теперь протертые щетинистой шеей до подкладки, это были галстуки с узлами, завязанными сегодняшним утром. И можете быть уверены, что уже сегодняшним вечером они будут развязаны, и за ночь с галстука исчезнут все те легкие, почти невидимые складки, которые образуются в течение дня. И можно быть совершенно уверенным, что завтра утром, когда Валентин Евгеньевич снова выйдет в мир, на нем будет красоваться галстук с узлом легким, свежим, наполненным воздухом!

Такой вот человек посещал забегаловку в полуподвале одного из домов в самом начале Ленинградского проспекта. А что его тянуло в этот полуподвал, в эту выгородку с несколькими круглыми столиками, на которые он решался, да, решался, зная, что делает, ставить локоть, обтянутый струящейся серой тканью, пронизанной тонкой красной нитью? Ведь столики-то того... Не в обиду будь сказано Фатиме... Согласимся – после пива, после салатных закусок, после орешков и еще каких-то там с чем-то тарелочек, вынутых из микроволновой штуковины, эти столики не мешало бы протирать спиртовым раствором, белоснежным ватным тампоном, а не жирноватой тряпкой из-под стойки бара.

Валентин Евгеньевич не мог этого не знать и не видеть.

Иногда он, словно преодолевая что-то в себе, тайком, чтобы, не дай бог, не увидела Фатима, брал салфетку и протирал столик возле себя, предварительно плеснув на него коньячку из плоской металлической фляжки, которая, похоже, всегда была при нем в шелковистом кармане серого пиджака. И тут же убирал этот салфетный комок, чтобы не заподозрили его в чистоплюйстве. А если говорить жестче – чтобы не заподозрили в нем того человека, которым он на самом деле являлся.

Слова получились вязкими и слегка путаными, но это правильные слова, и они вполне отражают поведение Валентина Евгеньевича в этой забегаловке.

Да, конечно, и весьма благовоспитанные люди снимают девочек на автотрассах и общаются с ними в салонах своих машин, пропахших не бензином, нет, в этих салонах пахнет неплохими духами заморского происхождения, но девочек им, видите ли, хочется из ночной темноты, с безлюдных трасс и пропахших в лучшем случае одеколоном «Саша» – бывшим «Тройным».

Надо признать – и приходил Валентин Евгеньевич в эту забегаловку, и узнавали его, и он приветствовал некоторых посетителей, но оставался чужим. Не подсаживался ни к кому, а если кто садился за его столик, он не возражал, но и радости большой не проявлял. Это было видно, такие вещи всегда заметны, особенно в среде людей слегка подвыпивших. Хоть и говорят ученые люди, что у выпивающего человека сужается кругозор и может сузиться до того, что личность как таковая начисто исчезает и растворяется в алкогольных парах, – все это заблуждение и неправда. Хлопнув рюмку-вторую, опрокинув кружку пива из заботливых рук Фатимы, человек такое начинает чувствовать, такое начинает видеть и слышать...

Ум меркнет!

Постоянные посетители забегаловки прекрасно видели отчужденность Валентина Евгеньевича и не навязывались, понимая, что человек он здесь случайный, заглянул ненадолго и опять уйдет в свой мир, для остальных недоступный.

И были правы.

Поддающие люди частенько оказываются правы, хотя редко когда с ними соглашаются – не умеют они убедительно и достоверно подать людям свои прозрения и озарения в области человеческой психики, чувств и мыслей. Да, и желаний. Опять же произношение у них не слишком внятное, поток сознания оставляет желать лучшего, путаются они в мыслях своих, хотя сами мысли глубоки и справедливы. Новичок, бывало, ткнется к Валентину Евгеньевичу, и пивком его угостит, и распахнет перед ним душу свою растревоженную да смятенную, но тут же сразу и понимает – не надо бы, не тот человек. Нет, не посмеется над ним Валентин Евгеньевич, не обдаст холодом и презрением, просто покивает красивой головой своей, дескать, слышу тебя, дескать, понимаю и сочувствую, продолжай, дескать, что там у тебя еще случилось...

А как после этого продолжать?

Какое после этого продолжение может быть?

Посмотрит на него собутыльник ранеными своими несчастными глазами, чертыхнется про себя за собственную оплошность и пересядет на свободное место за соседним столиком. Знаю, что говорю, потому как о себе все это, про себя.