Человеческий аспект - [74]

К счастью для Моддо, такой сладости было ему достаточно. Хотя, к сожалению, нашлись и другие, — по крайней мере еще один, которому хотелось большего...

Гаромма кланялся'направо и налево и, кланяясь, с любопытством смотрел поверх мотоциклистов-полицейских, плотным кольцом окружавших его машину. Он смотрел на народ

Столицы, его народ, поскольку все и каждый на Земле принадлежали ему. Толкая друг друга, стоявшие на тротуарах люди широко раскидывали руки, когда черный автомобиль проезжал мимо.

— Служи нам, Гаромма! — вопили они. — Служи нам! Служи нам!

Он смотрел на их искаженные лица, на пену, которая у многих появлялась в углах ртов, на полузакрытые глаза и гримасы экстаза, на качающихся мужчин, корчащихся женщин, повалившихся на землю в припадке невыразимого блаженства... И кланялся. Скрестив руки на груди, он кланялся. Направо, потом налево. Скромно.

На прошлой неделе, когда Моддо просил его указаний по церемониальным и протокольным вопросам в связи с сегодняшним торжеством, Слуга Образования вскользь заметил, что ожидается необычно высокий уровень массовой истерии при лицезрении вождя. И Гаромма наконец вслух задал вопрос, который его давно интересовал:

— Моддо, а что происходит у них в голове, когда они меня видят? Я понимаю: они преклоняются, пьянеют и все такое. Но как именно вы, ребята, называете это чувство, когда говорите о нем в лабораториях или там в своем Образовательном Центре?

Высокий мужчина провел ладонью по лбу. Этот жест был так хорошо знаком Гаромме.

— Они испытывают выстреливающее освобождение, — медленно проговорил он, глядя поверх плеча Гароммы, как будто считывал ответ с электронной карты мира за спиной у вождя. — Все напряжение, которое накапливается у этих людей в результате каждодневного соблюдения мелких запретов и постоянного принуждения, вся неприязнь к инструкциям и указаниям организовано Службой образования таким образом, что чувства высвобождаются взрывообразно в тот момент, когда они видят ваше изображение или слышат ваш голос.

— Выстреливающее освобождение... Гм-м! Никогда не думал об этом в таком аспекте.

Моддо поднял руку в знак непреклонной искренности:

— В конце концов, вы — тот единственный человек, чья жизнь, как предполагается, проходит в нижайшей покорности, превосходящей все, что они только могут вообразить. Человек, который держит перепутанные нити управления миром в своих терпеливых, чутких пальцах; самый добросовестный и больше всех работающий наемный служащий; козел отпущения народных масс!

Гаромма усмехнулся, слушая ученые разглагольствования Моддо. Однако сейчас, разглядывая свой орущий народ из-под прикрытых век, он решил, что Слуга Образования был совершенно прав.

Разве не написано на Большой печати Мирового государства: «Все люди должны кому-то служить, но только Гаромма — Слуга Всех»?

Они верили, и верили непоколебимо, что без него океан прорвет плотины и затопит землю, тела людей поразят инфекции и начнутся эпидемии, которые могут уничтожить целые районы, выйдут из строя коммунальные службы, и города за неделю погибнут от жажды, местные чиновники станут угнетать народ и развяжут безумные смертоубийственные войны друг с другом. Если не будет его, не будет Гароммы, который трудится денно и нощно, дабы все работало согласованно и титанические силы природы и цивилизации находились под контролем. Люди знали это, потому что всякий раз, когда «Гаромма уставал от служения», что-нибудь обязательно случалось.

Что значил безрадостный фарс их жизни по сравнению с неумолимо скучным, — но, ах, столь необходимым! — его непосильным трудом? Тут, в этом хрупком, серьезном мужчине, скромно раскланивающемся направо и налево, направо и налево, была не только божественность, позволявшая Человеку спокойно существовать на Земле, но также и кристаллизация всего подспудного, что неизменно создавало у эксплуатируемых ощущение, будто все могло бы быть еще хуже, и по сравнению с подонками общества они, несмотря на все свои страдания, настоящие короли да монархи.

Неудивительно, что толпа неистово протягивала руки к нему, Слуге Всех, Чернорабочему Мира, Служке Цивилизации, выкрикивая свое торжественное требование и одновременно отчаянную мольбу: «Служи нам, Гаромма! Служи нам, служи нам, служи нам!»

Разве те смирные овцы, которых он мальчишкой пас на северо-западной окраине Шестого района, разве эти овцы тоже не чувствовали, что он был их слугой, когда гнал их и приводил на лучшие пастбища и к холодным ручьям, когда он защищал отару от врагов и выковыривал камушки из копыт — и все это ради того, чтобы вкуснее была их дымящаяся плоть на столе его отца? А ведь эти гораздо более полезные стада двуногих, смышленых баранов одомашнены ничуть не хуже. И основополагающим принципом для них было то, что правительство является слугой народа, а высшая правительственная власть — самый преданный слуга.

Его овцы. Он по-отечески, по-хозяйски улыбался им, проезжая в специальном автомобиле по ревущей, затопленной лицами улице от Лачуги Служения к Образовательному Центру. Его овцы. И те полицейские на мотоциклах, и те пешие полицейские, которые, взявшись за руки, по всему пути сдерживают рвущуюся толпу, — это его овчарки. Другая порода домашних животных.