Человечек в колбе - [88]

Гексли описывал в своей статье новый организм, который он назвал в честь неутомимого охотника за монерами — «Батибий Геккеля».

Исследуя ил, взятый с большой глубины в Атлантическом океане и пролежавший в пробирках несколько лет, Гексли нашел в нем бесчисленные обрывки прозрачного желатинообразного вещества, состоящего из крошечных зерен, без заметного ядра и оболочки.

«Я считаю, — писал он, — что зернистые кусочки и прозрачное желатиновое вещество, в которое они погружены, представляют массы протоплазмы. Я думаю, что это новая форма простейших живых существ».

Это было то, что искал Геккель. Батибий — вот прародитель всех простейших животных, вот исходная форма, из которой развились неуклюжие амебы, резвые туфельки и красавицы-радиолярии.

Он написал Гексли, получил от него несколько пробирочек с илом, проглядел их под микроскопом и убедился, что это простейшие существа.

Тогда он построил замечательное родословное дерево, в основе которого гордо красовался Батибий, имевший к тому же название «Батибий Геккеля».

— Моим именем назван предок всех одноклеточных животных. Самый простой организм на земле! — ликовал Геккель и старательно вырисовывал развесистое родословное дерево, рассаживая по ветвям его амеб, туфелек и радиолярий.

Он так научился рисовать эти родословные деревья, что мог заниматься этим делом где и когда угодно.

Он был охвачен самыми лучшими намерениями — довести до конца здание эволюции. Не виноват же он, что Дарвин не заполнил всех пробелов, и приходилось как-то изловчаться, заполняя эти пробелы.

Охваченный желанием «показать» и «доказать», он забыл о добросовестности ученого. И если его «предки» могли считаться просто результатом несколько пылкой фантазии, то зародыш, который он изобразил, был чем-то худшим.

— Родословная человека необходима! — решил он. — Человек — потомок обезьяны. Это так! Но доказать-то это все же нужно.

И вот началось рисование родословного дерева, человека. Геккель разложил на полу своего кабинета большой лист бумаги и, ползая около него на коленях, старательно вычерчивал ствол, ветки и веточки, а на них развешивал листья. Но если листья развесить по веткам было не трудно, если не очень хитро было изобразить и сами ветки, то со стволом вышел скандал. Нужна была переходная форма, соединяющая человека и обезьяну. Придумать ее было трудно — человека и обезьяну все знали слишком хорошо.

И вот появился рисунок какого-то необычайного эмбриона — зародыша загадочного предка. Откуда его достал Геккель — осталось секретом, но — это был эмбрион обезьяны с головой человека.

Родословное дерево человека было нарисовано. Это было прекрасное дерево, насчитывавшее двадцать два основных предка человека. Тут были и монеры, и амебы, и мореады, бластеады, гастреады. Были сумчатые и лемуры, длиннохвостые обезьяны, человекообразные обезьяны, человеко-обезьяны и, наконец, сам человек. Никто не видал монер и подавно всех этих бластеад и гастреад. Но они важно занимали свои места, а в тексте Геккель расписывал их так, словно они были его любимыми игрушками еще в раннем детстве.

— Эта родословная стоит не дороже родословной героев Гомера, — тонко съязвил знаменитый физиолог Дюбуа-Реймон.

— Гнилые деревья таких родословных, едва построенные, уже разрушаются и загромождают собой лес, затрудняя его разработку, — присоединился к нему Рютимейер, менее начитанный в греческой истории, но немножко знавший лесное дело.

— Я докажу! — донеслось до них из кабинета Геккеля.

4

Все стены кабинета Геккеля были заклеены огромными листами с родословными животных. Но среди всех этих родословных не хватало одной, среди обобщений был пробел.

— Душа? Как обобщить ее?

Геккель много дней был задумчив и сердит, бегал по кабинету и раздраженно поглядывал на родословные деревья, словно ждал от них ответа.

— Почему у ящерицы взамен отброшенного хвоста вырастает новый, почему разрезанный на две части земляной червь целиком восстанавливает утраченное…

Тут что-то скрывается!

И ища ответа, он дал его в своей теории наследственности, к которой прибавил еще и теорию «коллективной души».

«Все клетки животного состоят из мельчайших частиц — пластидул. Эти пластидулы не что иное, как молекулы; они отличаются от молекул неживых тел только большей сложностью. А главное их отличие — пластидулы могут чувствовать и хотеть».

«У всякой пластидулы есть элементарная душа, из этих душ составляется душа клетки, из душ клеток — души органов и тканей, всего тела и т. д.». Он обобщил душу, он сделал ее необходимейшей принадлежностью всякой живой клетки. Он никогда не видал этих пластидул, но ведь он не видал и многого другого.

— Как могут из простых атомов железа, кислорода, водорода, углерода и азота получиться пластидулы, обладающие памятью и какой-то, хоть и очень простенькой, а все же — душой? — спрашивали его.

— Ваш вопрос — результат невежества! — отвечал изобретатель душ. — Атомы движутся, движутся и молекулы, составленные из этих атомов. В живых молекулах эти атомы движутся по-особенному, вот эти-то движения и создают память, волю, чувство. Но имейте в виду, что у клеток память бессознательная, — спешил оговориться он.