Человечек в колбе - [102]
— Так, так… — сказал Ковалевский. — Это очень замечательный факт. Личинки ланцетника и асцидии очень схожи, а взрослые формы совсем разные. Но раз схожи личинки, то…
— Как? У асцидии есть зачатки спинного мозга и струны? Асцидия — родня ланцетникам? Быть этого не может!.. — спорили ученые.
— А может быть Ковалевский ошибся?
Но нет. Рисунки и препараты были безукоризненны.
После стольких лет скитаний асцидии получили наконец прочное и, нужно надеяться, постоянное место. Их, ланцетника и «настоящих» позвоночных, объединили в одну общую группу и назвали ее «хордовые». А эту группу разделили на отделы: асцидии, ланцетник и черепные, т.-е. позвоночные, имеющие черепную коробку.
В том же году Академия наук должна была заняться присуждением премии имени Бэра. Бэр был знаменитым эмбриологом, и премия его имени давалась за работы по этой науке. Но в условии по присуждению премии стоял маленький пунктик: премия выдается за работы, сделанные в течение последнего трехлетия перед годом присуждения премии.
Академия выбрала особую комиссию, предупредив членов ее, чтобы они свои-то работы на конкурс не подавали. Комиссия устроила заседание и принялась разыскивать — кого наградить премией имени столь знаменитого ученого — Бэра.
Началось обсуждение работ. Ученым очень не хотелось присуждать премии молодежи, но других кандидатов не было.
— Что ж! В работе Ковалевского есть кое-что поучительное, — сказал один из стариков-академиков. — Правда, его рассуждения о ланцетнике мне не очень нравятся, но все же…
— Да и Мечников об этой работе отозвался не очень-то одобрительно.
— Ну, положим! — вдруг рассердился академик. — Сам-то Мечников — много он знает? Тоже — критик…
Ученые немножко поспорили, но присудили премию пополам — Мечникову и Ковалевскому.
Тем временем Ковалевский оказался сначала доцентом в Петербурге, потом профессором в Казани, а через год и в Киеве. Он не задерживался в этих городах больше, чем по году. Накопив кое-какие гроши из скудного жалованья, он решил, что нужно изучать жизнь тропических морей.
Волны лениво набегали на песчаные берега, шуршали обломками кораллов и гулко перекатывались по известковым шарам губок.
— Это хорошее местечко, — сказал Ковалевский жене. — Тут можно поработать. И главное — материал под рукой.
Они сошли — а вернее их сняли — с верблюдов, на которых они проделали утомительный переход через Синайскую пустыню, от Суэца до Тара. Проводники разгрузили их багаж, и верблюды ушли.
— А детка? — вспомнил Ковалевский про свою совсем маленькую дочку. — Как она?
— Пока спит…
Их жильем стала хижина, построенная из обломков коралловых рифов. Это была просто груда кусков и глыб, с большой дырой — дверью и бесчисленными щелями в стенах, заменявшими окна и вентиляторы. Около хижины из тех же обломков было сделано подобие очага. В тени одной из стен хижины ученый смастерил нечто вроде стола.
— Лаборатория, — показал он жене на стол. — Кухня, — повернулся он к очагу. — Спальня, — к груде коралловых кусков.
Пока жена занималась домашними делами, Ковалевский устраивал лабораторию. Он распаковал микроскоп, вынул из чемодана несколько десятков склянок и баночек разнообразных форм и размеров, прислонил к стене «хижины» с полдюжины сачков и иных снарядов для ловли морских животных.
…Прыгая с камня на камень, с рифа на риф, Ковалевский пробирался все дальше и дальше от берега. Ему хотелось уйти подальше в море. Жена стояла на берегу и смотрела, как ее муж скачет по камням, размахивая сачком. Она громко захохотала, когда сачек взлетел особенно высоко, а сам «директор лаборатории» взболтнул ногами и шлепнулся в теплую воду.
— В следующий раз я пойду в одном купальном костюме, — сказал ученый, вернувшись «домой», т.-е. к груде коралловых обломков.
Зачерпнув в несколько баночек воды, он переложил в них свой улов и сейчас же припал глазом к маленькой ручной лупе. В мутноватой воде плавали и копошились небольшие рачки, медузки, прозрачные черви. Ковалевский водил лупой над баночкой и искал.
— Ничего нет, — разочарованно вздохнул он и широким движением руки выплеснул воду из баночки. — Посмотрим во второй…
Но и вторая, и третья баночки ничем не порадовали охотника.
И директор замечательной лаборатории — он же лаборант и служитель — нагрузился новой порцией сачков и баночек и снова отправился на охоту.
Прошло больше недели, а лупа упорно не находила ничего особо интересного. Баночки не были пусты — в них была уйма всякого мелкого морского «зверья». Многое из этой добычи очень и очень годилось для работы и открытий, но не из-за этих же медузок и червей, полипчиков и разнообразных личинок ехал сюда Ковалевский. Ему хотелось найти что-нибудь новое, необычное.
Александр Ковалевский.
Прошло еще несколько дней.
— Я иду в последний раз, — сказал он жене. — Не могу же я зря терять время.
— Иди, — уныло ответила она: ей очень не хотелось переезжать на новое место.
Здесь было плохо, очень плохо, но как знать — может быть там, впереди, будет еще хуже?
Наведя бинокль, она напряженно смотрела, как мелькала фигура мужа с сачком в руках. Он прыгал с камня на камень, иногда останавливаясь, пригибаясь к воде. Потом наклонялся и исчезал в воде сачек, а потом к сачку склонялась голова, борода свешивалась в сачек, а потом — потом фигура опять начинала свои прыжки.
