Челленджер - [7]

Под крылом проплыл Лос-Анджелес, рассечённый широкими магистралями на ровные квадраты. Поблёскивая кромкой прибоя, простирался до горизонта Тихий океан.

А углы, спросите вы, как же углы? Как же прямые линии? Вы хотите судорожно ухватиться за такой родной и всеми нами любимый уголок двадцатого века, за этот последний ускользающий краешек. Но я вам не дам. Углы – это анахронизм, неудачная попытка воплощения абстрактной идеи в реальность. Это зверьё никогда в природе не водилось, их внедрили где-то в процессе индустриализации.

Физические явления, как правило, естественным образом создают формы, обладающие непрерывностью второй производной, и именно поэтому природа представляется нам красивой. Или скорее наоборот, ведь изначально мы черпаем представление о красоте из природы, и, следовательно, гладкость второго порядка не может не казаться красивой. В прошлом веке мы попробовали создать новую эстетику углов и прямых линий, но не тут-то было – угловатость быстро осточертела, и полагаю, скоро окончательно вымрет, кроме некоторых неизбежных случаев.

В недрах сумки начинает истерически трезвонить мобильник. Пожилая женщина с всклокоченной, будто её шарахнуло молнией, ядовито-красной шевелюрой, оборачивается и негодующе смотрит в мою сторону.

– Что происходит? Ты ещё не приехал?

– Это возмутительно! Немедленно выключите сотовый телефон! – бабулька машет на меня костлявыми пальцами.

– Я в самолёте, – отворачиваясь к окну, я делаю успокоительные жесты свободной рукой.

– Молодой человек, вы подвергаете опасности сотни человеческих жизней! – заходится старушенция.

В проходе возникает стюардесса.

– Ариэль, надо заканчивать. Скоро буду.

Вырубив телефон, я демонстративно засовываю его обратно в сумку.

– Прошу прощения, мэм, самолёт Bombardier Q400 рассчитан…

Я хотел съязвить, что Bombardier Q400 рассчитан максимум на восемьдесят пассажиров, но внезапно с пронзительной ясностью, характерной осмыслению самых банальных истин, понимаю, как глупо затевать спор с пожилой женщиной в поисках предлога блеснуть эрудицией.

Находясь под впечатлением далеко не в первый раз сделанного открытия собственной склонности к пижонству и мелочности, я пялюсь на крыло самолёта, рассеянно отмечая, как недовольно бухтит бабулька, как вторит ей сидящая рядом подружка, и старается добиться моего внимания подошедшая стюардесса. Слушая её вполуха, я продолжаю коситься в иллюминатор, где мой взор притягивает некая несообразность… и тут меня снова озаряет.

– Послушайте, мисс… мм… – я читаю имя на планшетке, прикреплённой к её груди. – …Грейс, у вас торчат закрылки.

Она отстраняется, и я, подавив неуместный смешок, пытаюсь исправиться:

– Кхм… то есть, не у вас конечно… мм… В общем там… – я тычу в стекло. – Не закрыты закрылки.

Для наглядности я пару раз взмахиваю кистями рук.

– Не задвинуты, – добавляю я, окончательно смутившись. – Пилот забыл закрыть.

Тут до неё доходит, и, втайне удивляясь скудоумию клиентуры, она терпеливо увещевает меня, заверяя, что полёт протекает нормально и нет никаких причин для беспокойства. Она говорит, что их авиакомпания функционирует в строгом соответствии с современными стандартами безопасности, а их техобслуживание – самое что ни на есть прогрессивное, не говоря уж о высоких профессиональных качествах пилотов. И, следовательно, мне совершенно незачем волноваться. А я, собравшись с мыслями, втолковываю ей, что я инженер-авиаконструктор и знаю о чём говорю, хотя после махания крылышками, поверить в это довольно сложно.

– Поймите правильно, – примирительно произношу я, начиная жалеть, что ввязался, – вы можете ничего не докладывать, это не критично для этой вашей безопасности, разве что расход топлива…

Услышав ключевое слово "безопасность", она принимается успокаивать меня с удвоенным усердием. Спор затягивается, бабулька негодует, пассажиры ёрзают, озираясь.

– Хорошо, спасибо, немедленно доложу о вашем… эм… наблюдении командиру воздушного судна. – Поджав губы, стюардесса удаляется в сторону рубки.

Бабулька глядит победоносно, будто ожидая, что после этой выходки меня высадят прямо здесь, личным распоряжением капитана. Тем не менее, закрылки почти сразу задвигаются, и вскоре, отдёрнув занавеску служебного отсека, появляется Мисс Грэйс.

– Вы оказались правы, – наклонившись, говорит она слегка сконфуженно. – Пилот желает отблагодарить вас.

Она снова уходит и грациозно возвращается, неся поднос с бутылкой шампанского, бокалом и сложенным пополам листом бумаги. Я польщён. Однако у меня хватает благоразумия сообразить, что алкоголь поверх травы за час до начала рабочего дня будет явно лишним. Но отказываться от красивого жеста тоже неловко. Пока я так раздумываю, стюардесса стоит с подносом, молча наблюдая моё замешательство.

– Дело в том… Понимаете, я сейчас никак не могу… Хотя… – мне, наконец, удаётся найти удачное решение. – Передайте это во-он той даме.

Я киваю на потревоженную блюстительницу авиационных правил.

– И ещё бокал для её спутницы, пожалуйста.

Стюардесса отдаёт мне записку и уносит шампанское. Сперва обе старушенции недоверчиво переглядываются, но, смилостивившись, благосклонно принимают угощение. Вскоре они о чём-то шушукаются, посматривая на меня и елейно улыбаясь. Я разворачиваю листок: