Чекисты. Книга первая - [27]

А потом все это оборвалось грубо и сразу.

Город заняли петлюровцы.

Юрий ушел с Красной Армией. Родители эвакуироваться не могли: мать тяжело болела, — и Галина не решилась оставить их…

Гайдамаков привел колбасник по фамилии Маушко. Месяц назад он был арестован районным политкомиссаром Литвиненко за злостную спекуляцию. Красные не успели вовремя расстрелять его. Теперь Малушко сводил счеты.

Это был звериной силы человек, с багровым лицом и голым черепом. Гайдамаками командовал бородатый одноглазый хорунжий, от которого горько разило сивушным перегаром и лошадиным потом.

— Твой ублюдок — комиссар? — спросил он у отца.

И тут старый чиновник, всю жизнь робевший перед начальством, проявил совершенно немыслимую в нем смелость.

— Выбирайте выражения! — сказал он. — Мой сын не ублюдок! Мой сын порядочный, образованный человек!

— А в комиссарах он от порядочности ходил? И в большевиках — тоже от порядочности?..

— Это его дело!.. Я уважаю чужие убеждения…

— Ишь как разговаривает! — удивился хорунжий. — Ты, стало-ть, большевиков уважаешь? Ах ты, кляча!..

Матери повезло: она потеряла сознание. Но Галина видела все: как от удара хорунжего упал отец, как плясали на нем гайдамаки, добивая сапогами, и кровь пятнала стены, пол, чистую пикейную скатерть на столе…

Малушко держал ее, заломив руки за спину, орал в ухо:

— Шо, не нравится?.. А-а!.. Не нравится!..

Потом он спросил:

— А девку с собой?

— Зачем с собой! — ответил хорунжий, переводя дыхание и единственным глазом оглядывая девушку. — Здесь можно, по-домашнему…

Галину спасло чудо. На улице неожиданно захлопали выстрелы. Гайдамаки бросили ее, не дотащив до соседней комнаты, и выскочили из квартиры. Она так и не узнала, что там произошло, но больше они не появились…

На следующий день соседи похоронили отца и мать — она умерла в ту же ночь. Галины на похоронах не было: свалилась в горячке.

Когда недели через две она пришла в себя, в городе снова были красные. Вернулся Юрий, вернулись товарищи. Все постепенно вернулось. Не было только той восторженной девочки, которую они знали раньше.

Она выздоравливала медленно. С трудом освобождалась от кошмара, преследовавшего ее наяву и во сне: убитый отец, его кровь на стенах, на полу, безумные глаза матери, задохнувшейся в сердечном припадке, грубые руки на своем теле… И казалось ей, будто сама она, Галина, какой всегда знала себя, осталась по ту сторону болезни, будто в жизнь возвращается другой человек. Гайдамацкие сапоги растоптали все, что еще связывало ее с прошлым.

Оправившись от болезни, она стала работать в райкоме комсомола. Просилась на фронт — не пустили. Сказали: слаба, винтовки не удержит.

Она и внешне изменилась. Перешила на себя старую гимнастерку брата, натянула “пролетарские” нитяные чулки, выкроила косынку из кумача. Только волосы стричь пожалела — оставила.

Через полгода райком направил ее в числе десяти лучших ребят на работу в ЧК. Предполагалось, что Галина, как девушка грамотная и энергичная, пригодится там на какой-нибудь вспомогательной должности. Так и было вначале. Несколько месяцев она просидела в канцелярии, вела переписку, работала шифровальщицей, потом ее назначили секретарем отдела по военным делам и шпионажу.

Она многое узнала за эти месяцы. Как и все молодые сотрудники, стремясь попасть на оперативную работу, она исподволь готовилась к ней. Присматривалась к разведчикам, даже книжки кое-какие почитывала из тех, что сохранились у Юрия со студенческих времен. Но этого ей показалось мало…

Работал в Харьковской губчека помощником уполномоченного Шурка Грошев, белобрысый, веселый и смелый до лихости человек. Едва Галина появилась в губчека, Грошев стал проявлять к ней особое внимание. В свободное время он часами просиживал в комнате, где стоял ее стол, балагуря и рассказывая такие случаи из своей биографии, что даже бывалые чекисты диву давались. И тем не менее Шурке верили. Многое из того, о чем он говорил, подтверждалось приказами по ЧК, в которых Щурке неизменно объявлялись благодарности и поощрения.

Что касается успеха у женщин, то и здесь он был не из последних, хотя нос имел вздернутый, а лицо конопатое: недостаток красоты с лихвой восполнялся его боевой славой.

Галину, однако, не проняло даже самое наглядное свидетельство Шуркиных успехов — маузер с золотой дощечкой на рукоятке, на которой стояла выгравированная надпись: “Александру Терентьевичу Грошеву за беззаветную отвагу”. Была в девушке какая-то сосредоточенная целеустремленность, непоколебимая, почти монашеская строгость. Шурка так и окрестил ее — “монашка”. Когда она смотрела на него в упор темными и, как Шурке казалось, загадочными глазами, он почему-то тушевался и даже самые выигрышные приключения описывал без необходимого блеска.

Однажды она сказала ему:

— Чем хвастать, научил бы лучше чему-нибудь полезному. Стрелять, например.

Шурка с радостью согласился.

Под стрельбище Грошев облюбовал укромный пустырь на окраине Харькова. На первом же занятии он попытался обнять девушку. И тут же горько пожалел об этом. Галина наотмашь ударила его по щеке.

— Ты что?.. — опешил он.

— М-мерзавец! — Галина так побледнела, что Шурка испугался. — Какой мерзавец!.. — И побежала с пустыря.