Чекистка - [6]

— Нужно отменить старое постановление, пока не поздно, — сказала Вера Петровна.

— Отменим, за этим дело не станет. Теперь другое: что делать с «итальянкой»[7] господ чиновников? Они пока ведь и не думают работать.

— Это потому, что у них есть средства, — вмешался Фролов. — До тех пор пока буржуазия будет субсидировать саботажников деньгами, мы бессильны.

— Что же вы предлагаете?

— Отобрать у буржуазии средства и заставить работать!

— Рискованный шаг, но иного выхода нет, — согласился Олькеницкий. — Твое мнение, Вера Петровна?

— Гирш, вы когда-нибудь пахали землю?

Вопрос был настолько неожиданным, что Олькеницкий приоткрыл рот.

— Землю пахать? Но при чем тут пашня?

— Видите ли, Гирш, — продолжала Вера Петровна, — лошадь любит, чтобы плуг держала крепкая рука, И буржуазия любит власть, у которой крепкая рука. Я думаю, что мы должны пустить в ход сильно действующие отрезвляющие средства и привести буржуев в чувство. Если мы заставим их чистить улицы и сортиры, а их жен — мыть красноармейцам казармы — честь, впрочем, для них немалая, — то они поймут, что власть у нас твердая…

* * *

Гости стали сходиться поздно, в десятом часу. Встречал их сам хозяин, отец Александр, высокий, сухой, с благообразным красивым лицом. Мягкая седая борода и венчик из белых волос, которые шевелились при любом движении, делали священника Сердобольского похожим на древнего апостола.

Гости прикладывались к его руке и проходили в гостиную, где их ожидал накрытый стол.

Позднее других приехал веснушчатый блондин в обществе какой-то девушки и высокого молодого человека.

— А-а, Нефедов, наконец-то, — произнес старший сын хозяина, Сергей.

— Милостивые государи, подождите браниться, — начал Нефедов. — Честное слово, не моя вина. Все, все объясню. Постойте-ка, я вам сначала представлю…

И Нефедов начал рекомендовать своих спутников:

— Моя кузина Елизавета Ивановна, прошу любить и жаловать.

— Я уже давно имел эту честь, — сухо произнес Сергей Сердобольский и поклонился.

— Мой юный друг, одаренный художник, Дмитрий… Имейте в виду — чудесный пейзажист, — повернулся он в сторону молодого человека, вошедшего с ним.

— Ну-с, дорогой хозяин, — Нефедов обращался теперь к Сергею, — чем будете поить-кормить нас?

Нефедов говорил тоном превосходства. Превосходство чувствовалось и в его манере высокомерно держаться, не обращать внимания на окружающих.

Продолжая улыбаться, Сергей Сердобольский обнял Нефедова за талию и, отводя его в сторону, злым шепотом спросил:

— За каким чертом вы тащите с собой этого типа? Вы его хорошо знаете?

— У вас очередной припадок подозрительности, — презрительно усмехнувшись, холодно возразил Нефедов.

— Ну вот что, поручик, это в последний раз. Мы и так долго терпим ваши выходки. Это — нарушение наших правил.

— Полегче, поручик, — сквозь зубы прошипел Нефедов. Его и без того маленькие глазки от злости сузились так, что стали похожи на две маленькие щелки. — Учтите, я не привык терпеть дерзости.

За ужином разговоры сначала носили довольно сдержанный характер. Но после третьей рюмки за столом стал господствовать поручик Нефедов. У него, по-видимому, был своеобразный зуд произносить тосты.

С самого начала он предложил трогательный, состоящий из полунамеков тост за счастливый отъезд младшего сына священника, присутствующего здесь, краснощекого и голубоглазого крепыша.

Не трудно было понять, куда едет этот молодой человек, особенно после речи совсем захмелевшего Нефедова.

— Милостивые государи, — начал он, — если бы вы только знали, как я завидую этому мальчику! В то время как мы здесь вынуждены изнывать от безделья, прятаться по подвалам, торгуя молоком, этот юноша через пару дней сможет сразиться с врагом в открытом бою! Какое счастье! — Нефедов выпятил свою чахлую грудь и картинно оперся на воображаемую шашку. — Эх, черт побери! Мне бы один эскадрон моих дьяволов из «дикой дивизии», показал бы я красным…

— Как бегают зайцы, — ехидно вставил Сергей. Присутствующие рассмеялись, но Нефедов, не смутился и, будто не слыша насмешки, продолжал:

— Я показал бы им…

— Бросьте, поручик, — с тихой угрозой остановил его Сергей, — все знают, с ваших слов, наизусть, что вы были некоторое время на фронте, даже контужены и как будто ранены в голову… отличались храбростью, героизмом…

Нефедов хотел было возразить, но осекся под пристальным и недобрым взглядом Сергея, весь вид которого говорил о трудно сдерживаемом бешенстве.

— Ну хорошо, — пробормотал Нефедов, — если вы не хотите слушать, я лучше сяду и буду молчать. Только налейте мне, христа ради, рюмочку.

Чтобы замять возникшую неловкость, Сергей встал и снял со стены гитару. Склонив на гриф лобастую голову, он взял несколько аккордов. Струны зарокотали приглушенно и мягко. Сильные пальцы Сергея перебирали их все быстрей и быстрей. И вот уже гитара хохочет и плачет. У гостей сами собой начинают подпрыгивать под столом ноги.

Потом мелодия меняется, выравнивается и течет широкая, вольная, как река в половодье:

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка,

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщика…

Сергей поет, полузакрыв глаза. По лицу его пробегают тени, и высокий лоб бороздят страдальческие морщинки. Младший брат смотрит на него влюбленными глазами и тихонько подпевает: