Чекистка - [24]

Обыденным, само собой разумеющимся стало обращение просто по фамилии, без приставки. Теперь это никого уже не удивляло. Господин Нефедов стал просто Нефедовым, и это считалось в порядке вещей. Здесь было не до титулов. Нефедов дрожал перед каждой кожаной курткой. От былого высокомерия и заносчивости у бывшего превосходительства не осталось и следа.

«Человек ко всему привыкает», — убаюкивал себя Нефедов немудреной философией труса. Он никак не мог еще толком осмыслить всего происшедшего.

Больше всего мучил Нефедова вопрос: все ли его коллеги арестованы или только некоторые, а главное — что с Сергеем Сердобольским? «Если Сергей на свободе, то это самая величайшая несправедливость».

От мысли, что Сердобольский избежал его участи, Нефедов испытывал какое-то смешанное чувство обиды и зависти. Он даже не мог спать. Кто бы знал, как хотелось ему видеть Сердобольского рядом с собой, такого же униженного, как он сам. Минутами ему чудилось, что он слышит голос Сергея где-то тут, совсем поблизости.

Гнетущая тяжесть ожидания тоже не давала покоя Нефедову.

* * *

По-прежнему томительно жарко. Но, несмотря на мучительный зной, в здании бывшего окружного суда идет работа.

В большом зале с высоким лепным потолком трое. За столом Олькеницкий и Вера Петровна. Напротив них, в двух шагах, — поручик Нефедов. Его маленькие веснушчатые руки на коленях: он делает вид, будто совершенно спокоен. Чтобы не выдать дрожи, он плотно сцепил свои миниатюрные пальчики.

Нефедов напряженно выслушивает вопросы, стараясь разгадать скрытое за ними. «Так легче определить линию своего поведения», — думает он.

Нефедову есть над чем задуматься. Разные мысли и догадки вертятся в голове. А следователь настойчиво продолжает допытываться. Вера Петровна поражает его своей напористостью.

Нефедову ужасно не хочется смотреть в ненавидящие, как ему кажется, глаза следователя. Вряд ли их взгляд принесет ему успокоение. Но совсем отводить глаза тоже не годится: следователь, не дай бог, решит, что он пытается многое скрыть. «Нужно умудриться не смотреть на следователя и делать вид, что смотришь на эту распроклятую бабу».

«Какая она жестокая, — размышляет Нефедов. — Эта из тех, кто способен своими собственными руками расстреливать «белогвардейскую шваль», как она любит обзывать его друзей». Нефедову представляется, что у сидящей перед ним женщины не осталось никаких человеческих чувств. Она фанатичка…

Всякий раз его невольно заставляют съеживаться вопросы следователя:

— Губчека не торопится судить, а следовало бы. Зачем приходили к Сергею Сердобольскому? Как вы оказались у него в доме?

Уже который раз слышит эти вопросы Нефедов, и всякий раз они, словно удар, заставляют его вздрагивать, конечно только внутренне.

Для следователя Нефедов по-прежнему, как граммофонная пластинка, односложно отвечает:

— Не к поручику, а к прапорщику Дмитрию Сердобольскому.

— Разве Сергей не ваш друг?

— Представьте себе — нет. Я знаком только с прапорщиком.

Следователь, кажется Нефедову, сверлит его своими страшными глазами.

«Вот пристала, анафема. Будь она трижды проклята! Чего ей надо?» — Нефедову начинает казаться, что этот допрос никогда не кончится. «Эх, хватил бы ее кондрашка! Как бы это кстати пришлось». Ему страшно хочется видеть: ясное небо заволокли черные грозовые тучи, слышны приближающиеся раскаты грома, удар молнии — и следователь поражен насмерть…

Но настойчивый голос Веры Петровны возвращает Нефедова к горькой действительности.

— Так, наконец, вы образумитесь?

Во время допроса Вера Петровна пристально наблюдает за Нефедовым. Она ищет в его лице, в глазах признаки перелома, когда силы сопротивления врага иссякают, когда он в тупике и должен уже заговорить.

А подследственному начинает казаться, что страшный взгляд следователя, словно змея, вползает в его черепную коробку и начинает проникать своим жалом в самые сокровенные мысли. От этого Нефедову становится жарко.

— А вот прапорщик Сердобольский Дмитрий, младший брат вашего друга, говорит другое.

Нефедов заметно бледнеет и начинает дергаться.

— Как вы смеете называть меня лжецом? Я офицер! Офицер никогда не лжет. — Все это Нефедов произносит с пафосом, почти декламирует. Он старается разыграть возмущение, вскакивает, размахивает руками.

Но стоит Вере Петровне презрительно усмехнуться, как весь нефедовский запал мигом исчезает и он понуро опускает голову.

* * *

И снова зал с лепным потолком. Снова на допросе смертельно бледный, истерически дергающийся поручик Нефедов. Он то театрально рыдает, то произносит высокие фразы о долге и чести, то вдруг о чем-то униженно молит. А главное, виляет, виляет, виляет: скажет слово и тут же отречется от него.

Но Вера Петровна не унывает. Она чувствует, что представляет из себя этот тыловой вояка. Долго он не продержится. Олькеницкий был прав — у Нефедова «кишка тонка».

У подследственного задергалась щека. Как бы в оправдание он сказал:

— Нервный тик, знаете ли, контузия.

— Приобретенная в тыловых сражениях?

— Что, не верите? — Когда Нефедов спросил это и ждал ответа, глаза его настороженно перебегали с Веры Петровны на Олькеницкого. Щека задергалась сильнее.