Чехов плюс… - [40]

Воронежские степи и постоянное, с детства, общение с «простыми людьми» – вот первые и главные жизненные впечатления Эртеля, источники будущих образов в его произведениях, придавшие им самобытную прелесть и свежесть.

Жили в глухой степи, в 50 верстах от ближайшего города. Читать и писать он научился от матери и потом за всю жизнь не был ни в одном учебном заведении. Школой жизни для него стали «книги, люди, природа, страсти».[180] Отцовские уроки практического хозяйствования не мешали ничем не стесняемому развитию личности (потом такой же путь повторит герой «Гардениных» Николай Рахманный). С одной стороны, «управителев сын» держался запанибрата с простым народом: «У меня были особенные друзья между деревенскими парнями и рано начались романы с деревенскими девушками». С другой – им уже владела «страсть к чтению пожирающая».[181]

Вначале круг чтения был совершенно беспорядочным: Лажечников, Загоскин, Дюма, но и Л. Толстой, Тургенев. Уже не отпускавшая жажда знания, стремление к образованию подталкивали к новым знакомствам. В той глуши нашелся просвещенный купец, отчаянный либерал и в то же время пьяница и самодур, открывший юноше имена Писарева, Дарвина, давший читать радикальные столичные журналы. В 18 лет Эртель получил от отца разрешение зажить самостоятельно, устроился конторщиком в имение под Усманью и стал постоянным абонентом городской библиотеки.

Знакомство с библиотекаршей, дочерью усманского купца Федотова, произвело потрясение. Она была первой в жизни Эртеля «женщиной образованного круга», так же, как и он, страстной поклонницей Писарева. Полтора года длился между ними роман в письмах (жалобы на неудовлетворенность жизнью, стремление «к свету, к прогрессу»), и уже в 19 лет Эртель женился. Родилась дочь. Став главой семейства, Эртель на деньги отца и жены берет землю в аренду, терпит большие убытки, а через два года совсем разоряется: «приходилось жить бедно и в долг, продавать и закладывать вещи». Но духовный рост не прекращался.

В 1876 году в Усмани появляется фигура, затмевающая все другие,– известный писатель-народник Павел Засодимский, первый настоящий увиденный Эртелем литератор. Но и тут, несмотря на понятные «трепет и восторг» по отношению к петербургскому гостю, с которым они вскоре подружились, молодого Эртеля не покидал, очевидно, отцовский здравый смысл. «Я чувствовал, – писал он позднее в автобиографии, – что знаю жизнь лучше и глубже его, особенно жизнь народную», «умел я и людей узнавать лучше его»: ведь ранняя практическая школа – занятия хозяйством, постоянное общение с крестьянами, купцами, кулаками, кабатчиками – уже научила «ощупывать в человеке дурные и хорошие стороны, не полагаясь на слово».[182]

Здесь уже закладывалась основа будущей литературной позиции Эртеля – отнюдь не народнической, как станут по недоразумению определять ее многие критики и биографы, а полемичной по отношению к народническим и вообще любым «направленческим» представлениям о реальностях русской жизни.

Первые, поощренные Засодимским, публикации Эртеля – рассказ «Переселенцы» (журнал «Русское обозрение». 1878. № 3–4), «Письмо из Усманского уезда» (журнал «Слово». 1879. № 2) – означали конец прежней и начало новой полосы в его жизни. Забрав жену и дочь, «с грошом в кармане и перспективой голодной смерти», Эртель в 1879 году переезжает в Петербург, где Засодимский устраивает его на место заведующего библиотекой, служившей местом встреч для литераторов, а заодно – передаточным пунктом для революционеров, о чем сам Эртель поначалу, должно быть, не догадывался.

Завязались литературные знакомства, в том числе с Глебом Успенским. Революционеры подбрасывали пропагандистские книжки. «Не то», заключил, прочитав их, для себя Эртель. К этому времени у него созревал творческий замысел: переписав три-четыре своих рассказа, он дал им общее название «Записки Степняка». Несколько журналов ответили отказом, но солидный «Вестник Европы», а затем «Дело» и «Русское богатство» напечатали рассказы начатого цикла. После этого он окончательно почувствовал себя заправским литератором.

Побудительной причиной писания, откровенно признавался Эртель, была необходимость зарабатывать на жизнь. Но, добавлял он, «когда я садился писать – передо мною действительно вставала моя родина, сердце мое действительно горело любовью к ней и ненавистью к ее утеснителям и поработителям»: писателю «случалось и плакать с пером в руках».[183] Искренность, свежесть первых рассказов из «Записок Степняка» – все это было замечено читателями. Эртель познакомился с Гаршиным, Михайловским, самим Тургеневым. Все прожитое до тех пор ощущалось им как движение вверх, ведь он сумел «стряхнуть с себя шкуры самоучки, дикаря, конторщика, арендатора».[184] Но внезапно обрушилась болезнь, появились кровотечения из легких.

Спасаясь от чахотки, Эртель уезжает в воронежскую степь, на хутор к матери. Родной воздух подействовал благотворно, началось выздоровление, обострился интерес к жизни, к людям. Там он познакомился с 17-летней воронежской гимназисткой Марусей Огарковой и испытал чувство, совсем не похожее на «переписочный» роман с Марией Федотовой за четыре года до того. Живя на хуторе, Эртель продолжил работу над циклом «Записки Степняка»: в 1883 году в Петербурге вышло его отдельное издание. Там же, на хуторе, летом 1882 года, когда убедился, что Маруся Огаркова любит его, за три недели написал повесть «Волхонская барышня».