Чехия. Биография Праги - [39]

А потом все мы испытали шок. Оккупация!

На одной стороне той небольшой улички в Дейвицах, где мы тогда жили, размещался Генеральный штаб, тогда еще не чешской, а чехословацкой армии, а на другой — воинские казармы. Везде стояли советские танки, и их орудия были нацелены прямо в эти здания. Зрелище, прямо скажем, страшное, но чувствовалось, что сами русские солдаты пребывали в смятении, иной раз толком не понимая, что же такое происходит. Жители Праги, разумеется, не испытывали к ним дружеских чувств: либо игнорировали их, либо обзывали оккупантами. Так длилось два или три дня, потом все как-то поутихло, словно по бурной воде разлилось масло.

Как выяснилось, многие советские солдаты тогда и правда не знали, где они находятся. Я говорил с ними, и одни не верили, что оказались в Чехословакии, думали, что попали в Австрию, а другие, понимавшие, что очутились в Праге, горели воодушевлением исполнить свой интернациональный долг. Им сказали, что здесь якобы расстреливают коммунистов, вешают их на фонарных столбах, и нужно прекратить бойню и восстановить социалистическую законность. Разумеется, все это было ложью.

Даже на нашей тихой улице иной раз случалось страшное. Во дворе у нас стояло несколько советских танков, они расположились прямо на лужайке, где всегда играли дети. Мощные бронированные машины, наглухо закрытые со всех сторон и огромные: как мне казалось, высотой с дерево. И вот как-то ночью — было около двух часов — я заглянул на кухню попить воды. Кухонное окно выходило во двор. Едва я включил свет, как тут же загрохотало: ра-та-та! По счастью, очередь, которую выпустил бдительный солдат, не попала в наши окна, а ушла куда-то в неизвестность. С тех пор, все то время, пока танки стояли в нашем дворе, я не отваживался включать свет ночью.

Иногда я разговаривал с солдатами, пытался объяснить, как выглядит их присутствие в городе для нас, пражан. Верили мне не всегда, но постепенно все больше становилось тех, кто задумывался: а ведь дело обстоит совсем иначе, чем им говорят. Вокруг был мирный город, и никто не болтался на фонарных столбах. Солдаты начинали понимать, что им лгут.

Однажды, это было 25 или 26 августа, я отправился утром за продуктами. На ступеньках перед маленьким магазинчиком сидел русский солдат, совсем молоденький — должно быть, мой ровесник. Сидел он на этих ступеньках и плакал. Я остановился и спросил, что случилось. Парень вытянул руку — на ладони у него лежала пятикроновая монетка.

— Я ее нашел, — произнес он. — Я постоянно голодаю, голодаю с того самого времени, как нас сюда отправили. Кормят здесь очень плохо, а еды у нас с собой нет. Я нашел монету и решил купить хлеба. Но мне ничего не хотят продать, потому что я — оккупант!

Я глядел на этого солдатика, который казался таким беспомощным и несчастным. Сытые партийные вельможи, никогда не знавшие голода, послали беднягу невесть куда, и он, похоже, даже не понимает зачем. «Чтоб им самим голодать до скончания дней!» — подумал я. Потом взял у парня монетку и купил ему две булочки.

А оккупация продолжалась, и мирные манифестации в знак протеста шли непрерывно. Бастовали студенты нашей Высшей школы и других институтов, но тщетно — никакого толку от этого не было. Чужие войска оставались у нас, страну охватывала апатия, и «Пражскую весну» постепенно сменяла очередная суровая «зима», растянувшаяся на двадцать долгих лет. Однако не все могли смириться с подобным положением вещей.

В числе этих последних был Ян Палах, студент Карлова университета. 16 января 1969 года он в знак протеста устроил самосожжение на Вацлавской площади, и его похороны 25 января стали всенародной манифестацией против оккупантов. В ней участвовали студенты всех пражских вузов, и я был организатором шествия от нашего Химико-технологического института. Провожали Палаха не только студенты, людей было великое множество, десятки тысяч, и нам тогда казалось, что принесенная Палахом жертва не напрасна. Но реакция властей оказалась совсем не такой, как ожидал народ, и 25 февраля другой студент, Ян Зайиц, устроил самосожжение на том же самом месте, что и Палах. В апреле, в городе Иглава, примеру этих мучеников последовал еще один юноша, Эвжен Плоцек.

Чем были эти страшные акты самосожжения? Крайней формой протеста, которая хоть и не изменила политическую ситуацию в Чехословакии, но глубоко потрясла общественное сознание. Люди, за несколько месяцев уже привыкшие к оккупации страны, постепенно впали в ступор, оцепенели и в такой летаргии чувств и разума ничего не могли предпринять. Разбудить народ, поднять его на борьбу, вдохнуть в сердца соотечественников мужество — вот чего хотели Ян Палах и его последователи, эти великие подвижники и мученики.

Теперь мы знаем, что эти юноши погибли не зря. Через двадцать лет, в «Палахову неделю», с 16 по 22 января 1989 года, прокатились по Праге акции протеста, показавшие, что народ не желает больше мириться с коммунистическим режимом. То были предвестники ноябрьских событий, той самой «бархатной революции», что принесла Чехии свободу. И началось все в далеком 1969 году на Вацлавской площади, где сейчас установлен памятник Яну Палаху и Яну Зайицу, этим подвижникам.