Чехарда. Повести - [36]

Люба продолжала говорить: боялась оставить меня одного.

— И будь здоров! Это самое главное! Не так, как Герман с десятого этажа: можно без бицепсов, без «фактуры». А нормально, по-человечески… Наверно, бывало так: показывают на экране кинозвезду или великого ученого с миллиардами извилин в мозгу, а ты думаешь о том. что когда-нибудь тебя объединят с ними, уравняют в страданиях и правах болезни, смерть. Бывало так?

— Бывало…

— Значит, на последней дистанции все равны! Но эта мысль успокаивает лишь слабых людей. Весь смысл в том, что происходит до последней дистанции. До нее! Этим жизнь отличается от любых спортивных соревнований. Поэтому будь здоров, Митенька…

Это было сегодня.

* * *

— Онегинская ситуация: «Она другому отдана…» — сказала вечером тетя Зина. — Только выходит замуж не за генерала, а за лейтенанта, окончившего военно-морское училище. Кстати, и началось все, почти как в «Онегине» — она первой подошла к тебе и потребовала: «Выскажись!» Ты сам мне рассказывал. Помнишь?

— Не смей про нее… Не смей! Не смей про нее…

Кажется, я кричал.

* * *

Больше мне на почте нечего было делать.

Я пришел туда последний раз… С заявлением об уходе. И двумя телеграммами с одинаковым текстом: маме и бабушке. В телеграмме было написано: «Жду вас в субботу, двадцать седьмого, на свадьбу. Целую, Митя».

В полукруглом окошке я увидел пожилую женщину, которая с первого дня моего появления на почте называла меня «Рыжиком». И вслед за ней так стали называть все, кроме Любы.

— Женишься, Рыжик? — изумленно спросила она.

Но не посмотрела в сторону комнаты, откуда доносился тревожный телеграфный стук. Наверно, все уже знала… Может, и Люба подала заявление? Или ушла?

— Калашникова здесь?

— Здесь, Рыжик… Пока здесь. Люба! — не отрывая от меня сочувственных глаз, позвала она.

Люба вышла и не удивилась, увидев меня.

— Здравствуй, Митя.

— Здравствуй… Еще работаешь? — неизвестно зачем спросил я. Она не ответила. — Передай, пожалуйста, мои телеграммы. Во-он те…

Люба прочла.

— Это шутка?

— Иначе они не приедут: дети, внуки.

— Я понимаю… Кто-то ведь должен быть рядом с тобой.

Тетю Зину она в расчет не брала.

— А как же институт? — с беспомощной надеждой спросил я.

— Перейду с вечернего на заочное. Мне ведь не привыкать!

— Ты едешь на Север?

— Как ты узнал?

— На Крайний?

— Как ты узнал?!

— Догадался.

— До свидания, Митенька.

Она скрылась в тревожно стучавшей комнате.

* * *

Бабушка, мама и тетя Зина были не просто похожи друг на друга: они отличались на первый взгляд лишь возрастом. На первый взгляд… Но, кроме возраста, маму и бабушку отличало отсутствие властности, постоянной убежденности в своей правоте, чего тетя Зина не могла скрыть даже сегодня. Хотя я предупредил, что мы рассаживаемся вокруг стола для очень серьезного разговора.

Встревоженные мама и бабушка, стараясь эту серьезность притушить, стати показывать последние фотографии моих родичей, которые живут далеко и поэтому воспринимаются мною, как «дальние»: бабушка — фотографии двух сыновей и внуков, а мама — трех дочерей. Это были мои «сводные» сестры, с которыми жизнь не желала меня сводить. Снимки я видел уже накануне…

— Значит, со «свадьбой» был просто розыгрыш? — несколько раз переспросила вчера тетя Зина.

Она до того успокоилась, что даже сегодня за столом была не растерянной, а лишь озадаченной. Чтобы и это было не слишком заметно, тетя вначале прикрылась иронией.

— Совет в Филях? — спросила она.

От одной ее фразы перетершийся за последние месяцы трос не выдержал, баржа оторвалась от буксира и, как самоходное судно, обрела непокорность и даже скорость.

— Мы живем в Бирюлеве, — резко ответил я.

— Тетя пошутила. Мы поняли… — постаралась остепенить меня мама.

— Ради шуток я бы не заставил вас преодолевать тысячи километров.

— А ради чего же… ты их заставил? — напряженно спросила тетя.

Лицо у нее стало «обожженным», все веснушки и родинки, даже на губах, отчетливо проступили.

— Мамочка, я никогда ни о чем не просил тебя… А сейчас я прошу: забери меня! Я буду ухаживать за твоими детьми. Буду делать все, что угодно. Я пригожусь тебе… Забери меня!

— Что с тобой, Митенька? — Мама подбежала ко мне, обняла.

Это были не очень знакомые руки… Но я стал целовать их:

— Забери меня, мамочка!

— Что случилось, родной?

— Или отдай в детский дом.

— Что? Что?!

— Уже поздно… Я понимаю.

— Что же случилось?! Объясни… Оттого, что я редко приезжала, я не меньше люблю тебя… Сын мой единственный!

— Тогда увези меня.

— Но что же случилось?

— Я больше не могу жить в этом доме. Тетя Зина столько сделала для нас всех!

— Я знаю.

— Вот видишь! — ухватилась за мою фразу мама. — А институт? Тетя Зина хочет, чтобы ты продолжил дело всей ее жизни. Она мне писала об этом. Я не настаиваю: ты можешь выбрать другую дорогу. Но справедливо ли бросить ее одну? Так за все отблагодарить? Сын мой… Ты должен быть справедливым. Родной мой мальчик, мы можем с тобой уехать. Как ты скажешь! Как ты захочешь… Но разумно ли это? Я думаю и о тебе. Прежде всего о тебе! Тетя Зина столько сделала…

Я взглянул на тетю. Она была парализована: ни один мускул не двигался, даже не обнаруживал себя. Но голос внезапно ожил.