Чехарда. Повести - [31]

Я снова прижался к ней, готовый все выслушать.

— Благоразумие… Холодное понятие! Проявляя его, мы порой жертвуем во имя других своей репутацией. Но что может быть эфемернее, чем она? То есть ненадежнее, — пояснила тетя для «провинциалки» из Костромы. — И вот я думаю, Митенька: что ты из себя представляешь… на сегодняшний день? «Двадцать семь и один»? Вот и все. Ты безволен и слаб…

Я отпрянул от нее. Мне не хотелось, чтобы Люба слышала это.

— Митенька, ты умный, хороший, но слабый!

Я готов был зажать ей рот. Но, разумеется, не зажал.

— Как же ты можешь взвалить на себя ответственность.

В семью, за Любу, которая, видимо, по столь понятному юношескому легкомыслию, может дать согласие?..

— Во-первых, я его еще не дала, — спокойно ответила Люба, хотя так стиснула бумажки в руке, что я это услышал. — Я еще сама не «благословила» твои намерения, Митя. Но, кажется, готова благословить.

А я и не сомневалась! отчеканила тетя. — Но не ты, а я отдала ему все свои заботы, посвятила свое одиночество… Которого могло не быть! Не ты, а я выполнила свой трудный долг перед ним.

Бумажки хрустнули у Любы в руке.

— Выполнив долг перед человеком… таким, как Митя, не следует торопить, чтобы этот долг возвращали. Он вернет и без напоминания!

— По какому праву ты защищаешь его… от меня?! Посвятившей всю свою жизнь… Это чудовищно!

— Простите. Я не врывалась г этот дом. И в ваш разговор… Митя привел меня. Как мужчина, он подтвердит.

— Он еще не мужчина! — крикнула тетя. — В том-то и дело, что он не может взвалить на себя… Не в состоянии!

«Откуда тете известны возможности моих мускулов, моего сердца?» — хотел я спросить. Но язык и воля по-прежнему были «на тросе».

— Митя — мужчина! — за меня ответила Люба. — Как сказал один из самых великих, сила женщины в ее слабости. А другой мудрец добавил, что и сила мужчин иногда тоже… в их слабости! — Люба подмигнула мне. Она была в состоянии шутить. — Чем мягче и ласковей богатырь, тем больше он богатырь!

Тетя не знала, какой именно мудрец это сказал, и возразить не сумела. А я, услышав, что богатыри могут быть «мягкими», опустился на колени и произнес:

— Тетя, благослови нас! Хотя Люба еще не совсем согласна…

Тетя Зина стала поспешно искать союзницу в Любе:

— Если б ты знала историю его мамы и бабушки! Если б знала, какой ералаш в их и мою жизнь внесли ранние браки… «Выполнив долг перед человеком»… — сказала ты?! — Тете было удобно гладить мою послушную круглую голову: я стоял на коленях. — Нет, я еще не выполнила свой долг окончательно! Я должна буду пожертвовать многим, чтобы он завершил образование, вышел в люди, и лишь тогда…

Я понял, что мне предстоят долгие годы «тетиных жертв».

* * *

Все, что случилось позавчера, я вчера «воссоздать» не успел. Впрочем, к чему это высокопарное слово? Подбадриваю себя бесполезной иронией.

Когда мы с Любой вышли на улицу, я сказал:

— Нехорошо получилось, что я стоял на коленях?

— Ты всегда на коленях, — ответила она. — И, кажется, привык… В этом-то и трагизм!

Я не знал, как реагировать. Тогда она продолжила:

— Замечал, что есть сыновья, даже старые, которые всю жизнь «при своих мамах»? Это можно уважать. Но согласись, что это несколько… неестественно. Они не женятся, не проявляют даже микросамостоятельности. Советуются и получают указания, которые призваны уберечь их от всяких опасностей. Но, как сказал один из мудрецов, уберегают только от счастья. Прости, это я сказала… Я никого не люблю так, как маму. И не буду любить. Кто вообще может быть бескорыстнее матери? Она не выберет себе в сыновья ни Моцарта, ни победителя-полководца, а только своего сына, пусть неудачного, пусть даже убогого… Или свою дочь. Только свою! Но играющий на фортепиано может на самом-то деле не быть пианистом, пишущий в рифму не быть поэтом, а родившая женщина не быть матерью.

«Послушала бы тетя, как рассуждает эта „провинциалка“», — опять прицепилась ко мне назойливая мечта.

— Настоящая мать никогда не захочет, чтобы сын бы… рабом. Даже ее рабом.

Когда мы вошли в парадное и начали прощаться, она пожалела меня:

— Смотри, какие у тебя волосы! Не пробьешься… Как у воина в балете «Спартак», на который мы с тобой не попали. Должно же быть соответствие?..

— Ты уедешь? — наконец отважился спросить я.

— Если бы ты сегодня сумел защитить себя, я бы, может, уехала. А так… задержусь. Кто-то должен защищать тебя?

— От кого? Тетя ведь любит… Она перебила:

— Как сказал один из мудрецов, любящие деспоты страшны не меньше, чем ненавидящие. Запомни… Даже если этого никто из великих не говорил.

Мне хотелось закричать: «Давай будем вместе!.. Сейчас, с этого дня! Я же сделал тебе предложение. Ответь на него! Будем вместе… вопреки тете Зине. Вопреки всему, что может нам помешать!»

Но «трос» продолжал владеть движением моих поступков и слов. Он угрожающе натянулся, напрягся.

— Ты не думай, что я отступил! — все же сумел произнести я. — Вернусь и все объясню ей. Она поймет… Я уверен! Не сразу, но поймет.

— Если хочешь высказаться, лучше напиши. Монолог для тебя легче диалога. В диалоге с тетей ты произнесешь лишь одну первую фразу.

— Нет… Почему? Но раз ты советуешь…