Чего не было и что было - [156]

Куда бы мы ни двинулись, умножая примеры, везде натолкнемся на то же: бессильное и бесплодное согласие на одинаковых словах — тут опрокидывается, при несогласованности, разноокрашенности того, что я называю словесной «аурой».

Скажут: да эдак двинуться вместе нельзя, если ауры у всех различны, и слова и «договоры» ничего не значат. А уж в политике-то, на чем еще держаться?

Преувеличивать никогда не следует. Во-первых, аура того или другого слова может быть для многих дана одноцветной; во-вторых, одноцветность, или сгармонированность цветов (тоже дающая одноволие) может и приобретаться. Но напрасно было бы закрывать глаза на решающее значение этой под-словесной, или засловесной, области для воли, для всякого действия. Что касается «политики», то как раз тут немало случаев, когда исключительно словесные согласия приводили к печальным разочарованиям.

Сквозь слова, даже самые одинаковые, разность атмосфер порою все-таки сквозит. Политики ее ощущают, словесники могут даже проследить. То — расположение слов другое, то — округлость фразы и соседство двух, несколько неожиданное, — и вот, будто свет за словами передвинули, иначе их осветили, другим мерцанием.

Возвращаясь к нашему примеру, спросим: какой смысл приветствовать, что на страницах «Борьбы за Россию» повторяются слова «Поел. Новост.» (большевики, революция, республика и др.), когда вся атмосфера мельгуновского органа окрашена, между прочим, цветом «непримиримости», а в «Поел. Нов.» этой анилиновой краски нет ни капли? Одного этого достаточно, чтобы из «согласия» ничего не вышло, лишний раз доказав, как опрометчиво мы поступаем, полагаясь на совпадение слов, придавая словам серьезное значение. Но еще более опрометчиво придавать значение словам… только своим собственным, слыша чужие лишь тогда, когда они с собственными совпадают, или резко внешне противоположны. А это как раз случай «Поел. Новостей».

«Мы давно предупреждали, давно указывали…». «Мы говорили то же самое…». И ведь, действительно, как будто и указывали, и говорили! Но приветствуется ли совпаденье чьих-нибудь слов с «нашими», осуждается ли несовпадение — никаких реальных следствий это не имеет.

Ведь еще на заре нашего эмигрантского дня пел юный под аккомпанемент молодого:

«Мы — давно —…»

а результатов никаких не было. И теперь, очевидно, не будет, не выйдет ничего из приветствий Мельгунову, который говорит «то самое, что мы говорили…».

Ну да, то самое… и, однако, совсем не то самое; ибо скорее можно представить себе, что Мельгунов, на худой конец, пойдет сажать капусту, но поверить, что Милюкову удастся его усадить на диван Республиканско-демократического объединения, — невозможно.

Я не политик и не берусь судить, какие оба они политики, хорошие или нет. Но сдается мне, что если политика П. Н. Милюкова с его группой и хороша, то во всяком случае — не для нашего времени; не по нашим обстоятельствам, месту и положению.

ГОГОЛЬ И БЕЛИНСКИЙ

В «Зеленой Лампе»

Доклад Н. Оцупа, в недавнем заседании, по теме (о столкновении Гоголя с Белинским), был чрезвычайно интересен, благодаря множеству попутных и важных вопросов, которые из него вытекали… могли вытечь, по крайней мере, если бы прения были продолжены.

Мне, по случайности, на самом этом заседании быть не пришлось; но доклад в главных чертах мне известен, и я хочу здесь воспроизвести суть тех моих замечаний, которые должны были быть высказаны в этот вечер.

Так как Гоголь, сам по себе, явление слишком сложное (да не прост, хотя и проще, Белинский), то нам необходимо ограничить себя собственно темой доклада, — столкновением их по поводу книги «Переписка с друзьями». В сущности это было столкновение Гоголя не только с Белинским, а со всем решительно русским обществом той эпохи. Очень бы любопытно выяснить, почему вознегодовал на Гоголя, вместе с Белинским, и Аксаков, восстали и славянофилы; но детальный разбор этого опять завел бы нас далеко. Достаточно, если мы возьмем Белинского, но возьмем его, как представителя известной части тогдашнего русского общества. Какой части — об этом ниже.

Дело, конечно, не в писателе Гоголе. Литература на втором, если не на третьем плане. Да хотелось бы мне знать, у кого из наших гениальных писателей была она на первом? Даже у Пушкина не была, в том смысле, в каком этот первый план теперь понимается. И уж, конечно, не у Достоевского, а про Толстого и говорить нечего. Каждый их них, на пути жизни, подходил к концу литературы, и куда-то из нее простирался дальше, вырывался из нее, раздвигая или разламывая писательские рамки.

Мережковский, в книге «Судьба Гоголя», где центр слишком, может быть, отодвинут в специальную область, о столкновении Гоголя с Белинским и с данной частью общества, говорит кратко: «Он (Гоголь) заговорил о Боге». На этом замечании стоит остановиться. Ведь, действительно, даже когда, полвека спустя, Вл. Соловьев «заговорил о Боге», — он явно оказался «белой вороной» с кривыми и косыми на него взглядами. Я сближаю Гоголя с Вл. Соловьевым скорее, чем с Достоевским потому, что оба они «заговорили о Боге» в форме прямой, жизненной, а не художественной, что, на плохой конец, кое-как прощалось (хотя и Достоевскому прощалось именно «кое-как»). Но прямой формы часть общества, с Белинским во главе, вынести от Гоголя не могла, как едва выносили ее, через 50 лет, сыновья и внуки Белинского — от Соловьева.