Чечня. Год третий - [18]
Для такой молодой чеченской женщины, как Лейла, ясно, что «никакого возвращения к чеченским традициям здесь нет, ничего общего. Люди, которые знают традиции, правильно их понимают. А это – из области политики». Наша беседа происходит в небольшом кафе на заднем дворе дома на проспекте Путина, в более спокойном кафе, чем «Шоколадница». Лейла, которая работает в университете, развертывает передо мной неумолимое доказательство своей мысли: «Прежде всего надо показать женщинам их “место”. Они говорят: “Теперь здесь все изменилось”. После того, что здесь произошло, женщины стали независимыми. Они стали слишком важны… Все эти типы, все эти дураки, что теперь у власти, с их речами о женском уме, о том, что место женщин – у плиты, напрочь забыли, что женщины помогали им остаться в живых все эти годы… С начала войны основную ношу несли женщины… Когда происходили зачистки, кто первые защищали мальчиков? Женщины. Они всегда были хранительницами дома. А сегодня об этом забывают. Раньше [в годы войны] никто не говорил: “Вот вы, женщины, оставайтесь дома, а мы пойдем вас защищать”. Ведь женщины работали, они выполняли самую тяжелую работу, они искали на рынках одежду, продовольствие, все». С точки зрения Лейлы, война замедлила модернизацию в отношении женщин. И все-таки у нее пока еще много надежд: «Женщины работают, они руководят, они учатся. Для моей матери было очень важным, чтобы я училась… Неученых женщин легче держать в подчинении. Если же муж знает, что жена может в любой момент уйти, это уже меняет ситуацию». Используемое Лейлой слово «модернизация» наводит меня на мысль, которая поразила меня, когда я выходил из театра в День строителя; это скорее гипотеза: Чечня из-за войны и полной деструктуризации общества, которую за собой повлекла война, переходит напрямую из традиционной эпохи в эпоху постмодерна, в эпоху современной глобализации, перескочив через этап модерна. Но это на самом деле не так, поскольку в Чечне состоялась модернизация, модернизация советская, даже если в деревни она проникла в самых элементарных формах (ведь Грозный тогда был русским городом): школьный учитель, милиционер, секретарь парткома – и никогда не была полностью интегрирована в общество, она тем не менее способствовала медленному распаду и ослаблению архаических общественных структур. Правда, когда человек кого-нибудь убивал, например, в состоянии опьянения, его судил и ему выносил приговор советский закон, но после того, как он отбывал наказание, его сразу же встречала семья жертвы, чтобы осуществить кровную месть. Во время Рамадана [45] школьные учителя обязывали детей выпивать у дверей школы стакан воды, чтобы те нарушали пост, но в доме старики преподавали им основы религии, а в конце недели их возили ради трапезы на кладбище, где, воспользовавшись ситуацией, все плясали зикр, зачастую вместе с директором совхоза или с начальником милиции (следует отметить, что антирелигиозные кампании и сопровождавшее их лицемерие были нацелены не только на ислам, но и на все религии, в первую очередь на православие). Как бы там ни было, наступление советской идеологии значительно ослабило власть традиции и религии. В 1996 году большинство моих коллег пили водку и полагали, что совершенно правильно поститься лишь три дня на Рамадан; а однажды вечером в Ведено мы с одним французским коллегой попали в курьезное положение, когда нам пришлось объяснять основы и историю ислама группе бойцов Шамиля Басаева. Но если годы войны – как вообще всякие войны – сильно способствовали возрождению религиозности, пусть даже не религии, то они еще и окончательно деструктурировали глубочайшим образом укорененные социальные кодексы, кодексы индивидуального поведения на той же основе «чеченскости». Молодые мужчины – которые выросли за эти годы и отцы которых погибли, все время отсутствовали или были совершенно бессильными – не прошли социализации, подобной той, которую прошли люди старшего поколения: они даже не научились основным правилам поведения: например, вставать, когда старший входит в комнату. Но когда они видят, как президент публично колотит мужчин гораздо старше, чем он сам, а порой даже таких соратников его отца, как Таус Джабраилов, униженный и побитый за то, что он посмел третировать Рамзана, – то как чеченский мужчина должен относиться к представителю младшего поколения, который может этому удивиться? Поэтому пришлось замазать все это наспех придуманным дискурсом о наскоро сляпанной «традиции», и ислам, который прежде сильно отличался от «чеченскости», теперь наложили на «чеченскость», ее отождествили с исламом до степени исключения всех остальных ее компонентов, раздробленных, эродированных и даже расплющенных войной. Архаические структуры остаются в фундаменте поведения, но над ними громоздится густой слой, состоящий из смеси больших денег, бизнеса, мобильных телефонов, автомобилей «Порше Кайен» и «Хаммер», деспотизма в восточном духе, полного отсутствия сдерживающих начал и наполовину вновь изобретенной, наполовину радикализированной религии – с неотрадиционалистским китчем для припудривания всего в целом. И все это – с благословления Кремля.
