Чеченская рулетка - [7]

– Да нет, – пожал плечами Лопухин. – Зачем мешать человеку? Пусть отдыхает.

– Понял, – кивнул помощник.

Пока Лопухин разговаривал с директором певицы, Костя Кудинов – а вынырнул из-за надстройки именно он – спустился по невысокому трапу и затесался в толпу. Здесь после недолгих поисков он и припал к живительному роднику в виде подноса с шампанским. Уже после второго бокала Косте заметно полегчало, и он даже смог оглянуться по сторонам.

Агеев по-прежнему был на мостике, и именно это позволило Косте совершить столь удачный маневр. Несмотря на шесть месяцев беспробудного пьянства, здоровье у него по-прежнему было хоть куда, что могло поставить в тупик не одно медицинское светило. Поэтому усвоить сто пятьдесят граммов выпитой в баре водки и бутылку коньяка оказалось для Костиного организма сущим пустяком.

Другое дело, что результатом такого разгула явилось катастрофическое обезвоживание тела, в просторечии именуемое «сушняком», и проснулся Костя в таком жутком состоянии, что другой на его месте, наверное, не смог бы подняться, не то что выбраться из каюты. Но Кудинов был тренированным бойцом, приученным держать и не такие удары судьбы.

Сделав несколько специальных дыхательных упражнений по системе самореанимации, Костя наконец смог подняться. Понять, где он находится, ему, правда, удалось не сразу. Ударившись по очереди о все четыре переборки, он кое-как обследовал каюту, но холодильника так и не нашел. Потом случайно влетел в дверь санузла и припал к крану.

Некоторое облегчение это принесло, но градусов в воде не было, а изможденный Костин организм их требовал. Дверь каюты оказалась запертой на ключ, и Косте пришлось десантироваться в иллюминатор. Грохнувшись на палубу, он здорово помешал какой-то парочке, но тут же извинился.

В общем и целом Костя уже сориентировался в ситуации, а остальное было делом техники. После трех бокалов шампанского он очень быстро пошел на поправку. Даже чересчур быстро, хотя Костя этого, конечно, уже не осознавал, поскольку находился как раз в том блаженном состоянии между жесточайшим похмельем и очередной «отключкой», ради которого, собственно, и живут пьяницы.

Настроение было прекрасное, пелена наконец спала с глаз, и он просто наслаждался чудесной ночью и замечательным пароходом. Умело подсвеченная и расцвеченная прогулочная палуба просто заворожила Костю буйством красок, уютом и атмосферой непринужденного веселья.

И Косте вдруг ужасно захотелось, чтобы все это никогда не заканчивалось, а продолжалось вечно. Тем более что в толпе непрерывно сновали с подносами отменно вышколенные, а для кого-то и отменно сексапильные стюарды. На их сексапильность Косте было наплевать, а вот от их услужливости он был просто в восторге.

Вскинув руку с пустым бокалом, он уже через несколько секунд стал счастливым обладателем нового – наполненного до краев – и сделал приличный глоток. Тут в динамике что-то протяжно прогудело, Костя посмотрел на сцену и недоверчиво моргнул. У микрофона с опущенной головой стояла та самая молодая певица, которой в последние два месяца заслушивались все. Костя даже знал, как ее зовут – Серафима.

Выглядела она, конечно, странно. Ощущение было такое, что на сцену выскочила прямо из джунглей. Хотя, судя по всему, ее визажисты с имиджмейкерами именно такого эффекта и добивались. Прическа Серафимы была точь-в-точь скопирована из старого мультика про Маугли – вплоть до спадающей на глаза пряди черных волос. Дополняла этот диковатый образ татуировка в виде знака доллара на оголенном плече. Обозначала она, конечно, не доллар, а первую букву имени на английском языке.

Это Костя понял, но дело было в другом. Дело было в том, что Серафима запела совсем новую песню, которую Костя слышал первый раз. И песня эта Косте жутко понравилась. Да что там понравилась – Костя от нее просто обалдел. Слова там были такие:

Ночь. Фонарь. Долька месяца.

От тоски бы повеситься.

Тени город одели в темное.

Надоели прогулки стремные.

Так и тянет завыть на луну.

Дальше шел припев:

Не будите собаку спящую,

Безобразную и рычащую.

Не будите собаку стремную,

Одичалую и бездомную.

Но почему?.. Но почему?..

Слова, конечно, дурацкие. И смысла в них не было почти никакого. И все равно эти дурацкие слова настолько понравились Косте, что у него даже слезы выступили на глазах. А Серафима тем временем продолжала:

Утро смоет плевки на месяце.

Загудят голосами лестницы.

Вновь открою окно постылое.

Город в глянце, а я унылая.

Я ему объявляю войну.

В общем, второй припев Костя орал уже вместе со всеми, а в перерыве между песнями умудрился заглотить сразу два бокала. Кончилось все тем, что он вдруг «поплыл». Но перед тем как вырубиться окончательно, его еще понесло к сцене. То ли он хотел расцеловать Серафиму, то ли спеть с ней дуэтом – никто так и не понял.

– О господи! – вздохнул Лопухин. – Ну Екатеринбург и дает! Уберите его, пусть проспится где-нибудь…

Двое охранников в строгих костюмах метнулись к сцене и сноровисто подхватили Костю под руки. В этот момент выглядел Кудинов, конечно, по-свински. Особенно на фоне подтянутых, безукоризненно выбритых и опрятных телохранителей Лопухина.