Чеченская рапсодия - [22]

— Абреки перехватили один из таких караванов, и купец, побывавший на острове Ситэ, все это им и выложил. Ты про это хочешь сказать?

— А разве так не может быть? — вопросом на вопрос ответил Дарган.

— Да сколько угодно! Святая дева Мария, даже здесь есть поговорка, что гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдутся, — всплеснула руками Софьюшка. Сойтись-то они могут, но вот дружбы между людьми разных национальностей в здешних местах я еще не видела со дня своего приезда. Но что ты хотел бы узнать от меня?

— Давай перетрусим сокровища еще раз, — посмотрел на жену глава семейства. — Кстати, мы давно не слышали звона золотых погремушек. Как бы они там не позеленели от времени.

— Золото не зеленеет, это не медь, оно лишь покрывается тончайшим слоем патины, — задумчиво пояснила собеседница. — Я согласна, тем более что детям пора собираться на учебу и нам придется выкладывать пекшеш их преподавателям.

Дарган неловко поднялся с лавки. Его больно кольнуло не упоминание о подарках столичным господам, а бездумно произнесенное женой слово "детям", будто Петрашка никуда не девался. Но он промолчал.

Они вытащили со дна сундука, окованного медными листами, дубовый ларец в виде дикой утки со сдвигающейся на бок спинкой с сидящим на ней утенком, и долго копались в груде колец, перстней цепочек и подвесок с драгоценными каменьями. Мелодичный звон заполнял пространство, заставляя вспоминать те давние дни, наполненные любовью и тревогой. В хате никого не было, сыновья с утра отправились нести службу на кордоне, а девки Аннушка с Марьюшкой невестились на улице. Но сколько супруги ни перебирали сокровища, ничего похожего на искомое среди них не находилось. То же самое ждало их, когда они открыли ореховую шкатулку, затем снова дубовую.

Объемистые коробки стояли на пачках с деньгами, придавливая их ко дну сундука. Даргану было неприятно сознавать, что семья владеет богатствами, вложить которые в дело не представлялось возможным. Не раз он ловил на себе пристальные взгляды супруги и каждый раз отводил глаза в сторону. Сотник не мог ответить на вопрос, почему сокровища пропадают без дела, как не желал категорически покидать родные края. Он не представлял себя без казачьего уклада жизни, без стройных свечей раин, без бурного течения непокорного Терека с таким же народом, населявшим его берега.

Сложив драгоценности на место и закрыв крышку сундука, Дарган прошел в горницу и опустился на лавку. Рядом присела Софьюшка.

— Если бы я знала, как выглядит ожерелье, то я бы постаралась вспомнить, может быть, оно было в числе тех золотых изделий, которые я отнесла на продажу богатым людям во Франции, — она медленно провела рукой по закрытому волосами лбу.

— Скорее всего, так оно и получилось, — согласился казак. — Тогда мы спешили избавиться от сокровищ, иначе нас поймали бы и сдали в комендатуру. И не сидели бы мы сейчас здесь, не рассуждали бы о жизни. Вообще ничего бы не было.

— Но про бриллиант величиной с детскую голову, имеющий глубокий синий цвет, я могу сказать точно — подобных камней не было среди добытых нами драгоценностей.

— Значит, кровник Муса дал абрекам неверные сведения. Когда настанет время, придется ему не только ногу, но и язык укоротить.

— Думаю, здесь ты прав полностью, — согласилась с мужем Софьюшка, набожность и великодушие которой тоже имели свои пределы.

Она снова загремела чугунками, так как время незаметно подошло к ужину.

Дарган встал и пошел готовить лошадь для поездки к сыновьям на кордон. Сытый кабардинец прядал стоячими ушами, помахивал подвязанным хвостом. Сотник вывел его из конюшни на баз, огладил крутые бока. Позванивала наборная уздечка с серебряными бляхами, которую казак привез в родную станицу еще с Отечественной войны. Не изменял себе Дарган и с выбором породы коней, за это время успев заменить уже пятого по счету кабардинца.

Он сунул в губы жеребца-трехлетки подсоленную хлебную корку, другой рукой похлопал его по холке, и вдруг под пальцами сотника перекатился шершавый шарик, вплетенный в гриву. Дарган замер, словно его опалило молнией, затем поспешно разгреб жесткие волосы, нащупал оберег размером чуть больше голубиного яйца, закаменевший от грязи, конского пота и дорожной пыли. Старели и погибали в битвах кони, а казак срезал талисман и вплетал его в гриву очередного скакуна. Для него он стал настоящим заговоренным амулетом, пусть языческим, над которым любила подшучивать Софьюшка. Но без оберега сотник в седло не залезал.

Выдернув из ножен кинжал, Дарган расцарапал боковину яйца до серебряной оплетки, затем ковырнул концом клинка одну из ячеек, потом вторую, третью. Из глубины камня вырвалось глубокое синее пламя и ополоснуло бородатое лицо казака неземным свечением, принудив его невольно загородиться ладонью.

Сотник вскинул голову, слепым взором уставился перед собой.

— Не может быть! — воскликнул он, сглотнул разом набежавшую слюну и приподнял широкие плечи. — Там же с детскую голову, а тут с алычину… С ядреную.

На высокое крыльцо вышла Софьюшка, вытерев ладони о концы фартука, бросила пристальный взгляд в сторону мужа и сразу опустила руки вдоль тела.