Чеченская конная дивизия. - [20]
Нам четверым предстояло набрать людей для двух эскадронов. По обоюдному соглашению мы разделились на две партии: одна — ротмистр Феденко-Проценко и я, другая — штаб-ротмистр Генрици III и корнет Алехин. Между собою мы поделили и аулы, в зависимости от числа выставляемых ими всадников. Стражники все не прибывали, а время шло: 26-го был назначен день для погрузки в эшелоны. Нужно было торопиться, и мы решили рискнуть поехать самостоятельно. Мы наняли подводу, вооружили наших денщиков винтовками и, оставив все свои вещи у знакомых, 20 июля, плотно и хорошо позавтракав, пустились в путь.
У нас было предписание правителя Чечни[27], с указанием, сколько какой аул выставляет всадников на основании договорных условий местного горского правительства с Главным командованием. Нам оставалось только принять количество вооруженных всадников и лошадей, с походной седловкой, удостоверяя их годность для строевой службы. В противном случае нам предоставлялось право их браковать и требовать замены. В помощь нам давались медицинский и ветеринарный фельдшера.
Первый ближайший аул был Новые Алды, в котором мы должны были принять 36 всадников. Прибыв в управление аулом, мы вызвали старшин и предъявили свое предписание. Громадная толпа пеших и конных чеченцев, вооруженных с ног до головы, злобно на нас посматривала. Старшины сразу же стали торговаться, прося уменьшить число выставляемых всадников. Но мы отказались вступать с ними в спор и строго держались предписания. Проспорив более часа и видя, что мы непримиримы, «старики аула» стали собирать предполагаемых к мобилизации чеченцев. Расставив столы посреди площади и составляя попутно ведомость, мы приступили к приемке людей, вооружения, обмундирования, седловки и, наконец, лошадей. Все это приходилось делать весьма тщательно, непрерывно бракуя и требуя тут же замены. Сопровождалось это все невероятным спором и торгом. Тут пришлось столкнуться с многочисленными непредвиденными трудностями; многие чеченцы не говорили по-русски, и приходилось обращаться к переводчику. Документов почти ни у кого из них не было; имена же у всех были одни и те же: Ахметы, Магометы, Али и проч. Все это вызывало невероятную путаницу, и, как следствие — в будущем возможны были подмены и подделки. Тогда мы решили в ведомости указывать отличительные признаки каждого принимаемого чеченца и каждой лошади. Тут же на месте у нас выработался прием: твердо стоять на раз заявленном требовании и ни в каком случае не уступать, иначе всей нашей миссии грозил провал: малейшее послабление вызывало сейчас же дальнейшие просьбы. Чеченцы вообще народ дикий и малокультурный; единственное, что на них действует, — это сила и животный страх перед офицером, в котором они видят представителя власти и высшую расу. Всем им были еще памятны недавние жестокие с ними расправы генерала Ляхова[28] при подавлении восстания и приведения их в покорность. Многие аулы были сожжены и разбиты казаками и много крови было пролито здесь в горах, пока чеченцы не признали над собою власти Главнокомандующего[29].
Когда мы покончили с приемкой, нас пригласил к себе в гости старый, седой чеченец. Переступив порог его богатой сакли, мы сразу же попали в другой мир. Расстелив ковры на балконе и сняв сапоги-чувяки, хозяин долго молился, затем принесли самовар, и нас пригласили к столу; подали очень вкусную яичницу с острым сыром и шашлыки. За стол сел хозяин, пригласив нас, как гостей, сесть справа и слева от него. Никто из сыновей не смел садиться в присутствии отца: они, все вооруженные, встали вдоль стены. Еду подавали жены (их у нашего хозяина было четыре), с опущенными глазами и не смотря на окружающих, поставив блюдо, они сейчас же уходили. Дочери-девушки вообще не показывались на глаза. По восточному обычаю есть приходилось всем из одного блюда-тарелки, закусывая вкусным хлебом-лепешками. Одно блюдо сменялось другим, затем пошли сладости и варенье и началось обильное чаепитие. Так просидели мы за столом часа два, а то и более; затем хозяин встал и снова начал молиться. Было уже поздно, мы сильно устали. Хозяин проводил нас в саклю, всю увешанную коврами, и указал на низкие диваны, предназначенные для сна.
Была чудная ночь; горный воздух был как-то особенно легок и чист. Несмотря на усталость, спать не хотелось; мы вышли на балкон и, усевшись на подушки, слушали интересный рассказ нашего хозяина о том, как его народ живет в своих аулах. Вся домашняя работа, хозяйство, работа в огородах и проч. лежит на женах, количество которых зависит исключительно от средств мужа. Мужья покупают жен за деньги или выменивают на лошадей, и тогда сделка проходит гладко и полюбовно, но бывают и случаи похищения в соседнем ауле намеченной в жены девушки, причем в таких экспедициях участвуют и ближайшие родственники, и тогда часто все дело кончается кровопролитием и убийством, переходящими в дальнейшем в кровную месть двух родов. Женщина — раба, не имеющая права ни сидеть за одним столом с мужчиной, ни покидать ограды своей сакли. Мужчины же, как правило, вообще ничего не делают и страшно ленивы. Назначение их — защита своего очага от всевозможных кровных мстителей. Грабеж как средство существования в их жизни совершенно узаконен, особенно если это касается ненавистных соседей их — терских казаков, с которыми чеченцы с незапамятных времен ведут войны. Все мужчины, и даже дети, всегда при оружии, без которого они не смеют покинуть свой дом. Грабят и убивают они преимущественно на дороге, устраивая засады; при этом часто, не поделив честно добычи, они становятся врагами на всю жизнь, мстя обидчику и всему его роду. Торговли они почти не ведут, разве что лошадьми. Край богат и при женском только труде кормит их с избытком. В политическом отношении чеченцы совершенные дети и ни в чем не разбираются. Они слепо преклоняются перед русским царем и в особенности — перед великим князем Михаилом Александровичем, бывшим начальником «Дикой дивизии», портрет которого висит буквально в каждой сакле
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.