Чайная роза - [186]

— Это Ник, да? — спросил Херст, посмотрев на фотографию, которая стояла на маленьком столике для визитных карточек.

— Да, — призналась Фиона, злясь на себя за то, что не сдержалась и дала волю страху и эмоциям. Она не хотела говорить об этом. Сказать вслух — накликать беду.

— Я так и думал, что это личное. Я видел вас в таком состоянии только однажды — когда у Сими был приступ аппендицита. Что, Ник нездоров?

Фиона покачала головой. Потом ее лицо сморщилось, она выругалась и прижала руки к глазам, словно пытаясь загнать слезы обратно.

— Фиона, что случилось? Что с ним?

Она не ответила. Только почувствовала, что Питер обнял ее за талию и начал неуклюже успокаивать. Когда Фиона опустила руки, Херст достал из кармана накрахмаленный носовой платок и протянул ей.

— Что, так плохо?

Она тяжело вздохнула:

— Наверное, я делаю из мухи слона. У него слабость. Отсутствует аппетит. Почти все время лежит, но вчера гулял по саду. Он сам сказал мне это, когда я пришла домой.

— И давно он в таком состоянии?

— С февраля.

У Питера глаза полезли на лоб. Увидев это, Фиона пожалела о своих словах. Ей хотелось, чтобы Херст ушел. Как можно скорее. Она не желала видеть его страх. Не желала подбадривать его. Ей хватало сил только на то, чтобы подбадривать себя.

Два месяца назад — в тот самый день, когда на фабрику привезли новую машину, — она пришла с работы, мечтая поужинать с Ником, но узнала, что у него «приступ», как деликатно выразился Фостер. Фиона побежала наверх и увидела, что Ник лежит в постели бледный, еле живой и пытается бороться с одышкой. Фиона поцеловала мужа, взяла в ладони его лицо и чуть не устроила истерику. Хорошо, что Экхардт, сидевший у постели больного, вовремя ее увел. Доктор объяснил, что Ник перенапряг сердце и нуждается в покое.

— Но он поправится, правда? Правда, доктор Экхардт? — Ее голос дрожал, пальцы впивались в предплечье немца.

— Он отдыхает, миссис Сомс. Посмотрите на него… видите? Легкая одышка, небольшая слабость. Это пройдет.

Фиона кивнула и позволила себя успокоить. На мгновение она подумала, что доктор может скрывать от нее правду, но тут же прогнала эту мысль. Трезвая реалистка во всем, что касалось бизнеса, она продолжала закрывать глаза на правду в том, что касалось Ника. Если она будет хотеть, чтобы он был здоров, так и получится. Проявления болезни пугали Фиону, но она отказывалась видеть в них признаки упадка; это были всего лишь препятствия на пути к выздоровлению.

— Что говорит Экхардт? — спросил Питер.

— Что это пройдет, — ответила Фиона. Внутренний голос напомнил, что Экхардт сказал это два месяца назад, а с тех пор здоровье Ника не улучшилось. Фиона заставила его замолчать.

— Значит, это временное отступление.

Фиона кивнула:

— Все верно. Скоро он снова встанет на ноги.

Питер улыбнулся:

— Рад слышать. — Он чмокнул Фиону в щеку и велел звонить, если ей что-то понадобится.

После его ухода Фиона посмотрела на часы. Уже шесть. Нужно собрать вещи и идти домой. Закончить работу можно будет после ужина, у себя в кабинете.

Она всегда любила возвращаться домой в темноте, когда в окнах горел свет, а Ник сидел в гостиной и с нетерпением ждал возможности спросить, как у нее прошел день. Но теперь приближение вечера вызывало у нее тревогу. Теперь ее приветствовал только Фостер. Ник лежал наверху в постели. Иногда он бодрствовал, иногда нет. Когда он спал, Фиона подходила к двери комнаты мужа, мечтая войти, сесть на кровать и поговорить с ним. Увидеть Ника хоть одним глазком и убедиться, что за день ему не стало хуже. Она пыталась сохранять оптимизм. Может быть, сегодня он спустится и посидит в гостиной. Они выпьют бутылку кларета и, как обычно, поболтают у камина.

Снаружи особняк на Пятой авеню казался строгим и внушительным, но внутри был удобным и уютным. Они построили его, когда Ник начал сдавать. Ему хотелось жить между Грамерси-парком и «Мет», чтобы тратить на дорогу меньше сил и времени. Он прекрасно отделал все четыре этажа — величественный вестибюль, огромную столовую, библиотеку, кабинет, двойную гостиную, оранжерею, просторную кухню и бесконечные спальни. Здесь не было ничего старомодного. Сплошной авангард. Окна, зеркала и светильники от Льюиса Комфорта Тиффани, серебро от Арчибальда Нокса, мебель и люстры от Эмиля Галля. На стенах висели картины любимых Ником французов и новых американских художников, которым он покровительствовал.

Фиона улыбнулась, вспомнив, как чудесно они проводили время раньше. Приемы, танцы… Днем она бывала дома редко, но по вечерам часто приходила в самый разгар импровизированного ужина для друзей, празднования годовщины свадьбы Майкла и Мэри, поженившихся еще в девяносто первом, или дня рождения кого-то из их детей. Летом на заднем дворе устраивались пикники с фонариками на деревьях, музыкой и угощением для голодных художников. В них принимал участие и Сими, приезжавший на каникулы из закрытой школы. Он пользовался случаем украдкой выпить бокал шампанского и потанцевать с хорошенькими студентками художественных школ. Ник любил принимать гостей, любил проводить вечера с друзьями, обожавшими поесть, выпить, пошуметь, посмеяться и обменяться сплетнями.