Чайковский: финал трагедии - [2]

«А чего ты так расшумелся? — могут мне сказать. — В стране колбасы нет, а ты!..» А может, потому и нет колбасы, что слишком много обижали музыкантов и музыку, писателей и литературу, художников и живопись, ученых и науку, а в результате шатнулась и рухнула коллективная совесть, настала пустота в народной душе, и все исчезло в ничем не сдерживаемом бесчинстве власти?

Два слова о концерте — этого требует простая вежливость в отношении певицы. Концерт прошел с большим успехом почти при полном зале, что удивительно при его засекреченности.

А теперь о другом: от чего умер Чайковский? Пока писал статью, задавал разным людям этот вопрос. Иные даже не знали, что он умер, другие — что он жил, но подавляющее большинство ответило твердо: от холеры. Нашлись и более сведущие люди: Александр III приказал Чайковскому покончить с собой, если он не хочет суда и всенародного позора. Петра Ильича обвиняли в связи: по одной версии — с сыном какого-то генерала, по другой — с наследником престола. За последнего, видать, приняли друга Чайковского, великого князя Константина Романова, К. Р. — переводчика Шекспира, лирического поэта, автора текстов многих его романсов, повинного в содомии. Меня удивило, что многие из опрошенных понятия не имели о нестандартной физиологии композитора. Не торопитесь возмущаться, мои целомудренные соотечественники, сперва дослушайте.

Причины и обстоятельства смерти Чайковского широко известны во всем мире, но только не у нас. Я сожалею, что у меня под рукой нет материалов, и я не помню имен участников этой драмы, которые все установлены. Петр Ильич покончил с собой по приговору суда чести выпускников юридического училища, к числу которых сам принадлежал. Один из этих выпускников занимал высокий пост в канцелярии государя. Через его руки прошло письмо некоего барона с жалобой на Чайковского, якобы совращающего его сына. Высокопоставленный канцелярист решил, что эта жалоба будет иметь роковые последствия: государь предаст Чайковского публичному суду, позор ляжет на все юридическое сословие, а уж на бывших соучеников виновного — и подавно. Он немедля собрал суд чести, пригласили Чайковского. Среди судей оказался правовед, в которого в студенческие годы Петр Ильич был беззаветно и чисто влюблен. Приговор был единодушный: уйти самому и тем спасти собственную и корпоративную честь. Петр Ильич безропотно повиновался — он принял яд. Только самые близкие люди и лечащий врач знали истинную причину смерти, для всех остальных он умер от холеры. Царь Александр узнал правду и сказал со слезами в полных, как у спаниеля, глазах: «Экая беда! Баронов у нас хоть завались, а Чайковский один!» И распорядился соборно хоронить своего любимого композитора. Такие похороны Петербург видел лишь однажды, когда провожали в последний путь Достоевского. Отпевали Чайковского в Казанском соборе, тело предали земле в Александро-Невской лавре. Над гробом ледяную речь произнес один из судей. Тот, которого он так любил в молодости.

Я полагаю, что не все читатели периодики, в чьей культурной подкованности нет сомнения, достаточно сведущи в проблемах однополой любви. О голом разврате я не говорю, он вне нашей темы. Случаются — и далеко не редко — существа мужского пола, в организме которых превалируют женские гормоны. И тут не поможет ни бравый вид, ни борода и усы — природу не обманешь: это женщины с естественной тягой к носителям мужского начала. Вполне понятно, что женщины их отвращают. Все это выпало на долю несчастного Петра Ильича.

Насколько известно, никто из знаменитых урнингов не страдал от своей физиологической исключительности: ни Микеланджело, ни Шекспир, ни Уайльд, ни Уитмен, ни Марсель Пруст, ни Андре Жид, ни Жан Кокто, ни Дягилев, ни Михаил Кузмин. Для многих из них вывернутая (ни в коем случае не извращенная) сексуальность стала творческим импульсом: культ мужского тела у Микеланджело, Смуглая леди сонетов Шекспира — мужчина, «В поисках утраченного времени» — энциклопедия Содома и Гоморры, теми же мотивами исполнены проза Уайльда, Андре Жида, проза и поэзия Михаила Кузмина. У других физиология не коснулась творчества (Бенвенуто Челлини, Шелли, Уитмен). И никому это не отравляло жизнь. А Петр Ильич мучительно страдал и упорно, безнадежно насиловал свою душу и плоть, чтобы стать таким, как все.

Еще в молодости, влюбившись (во всяком случае, убедив себя, что он страстно, пламенно влюблен) в певицу Дезире д’Арто, Петр Ильич сделал ей предложение. Казалось, и Дезире разделяет его чувства. Но дело как-то застопорилось. Дезире уехала из России, а потом вернулась с мужем — дураком-баритоном, которого прежде в грош не ставила. В тех русских источниках, которыми я располагал, работая в свое время над киносценарием, об этом неудачном сватовстве говорится или с простодушным сочувствием, или с недомолвками, недоговорами, что появляются у наших авторов, когда затронута их стыдливость или когда нельзя говорить правду. У меня создалось впечатление, что Петр Ильич замешкался, неуверенный в своей возможности составить счастье женщины, а проницательная, испытанная в страстях оперная дива что-то смекнула и облегчила милому ей человеку и музыканту выход из затруднительного положения. Петр Ильич глубоко и долго страдал. Но язык не повернется считать эту робкую любовную историю неудачей, если она подарила миру фортепианную пьесу и романсы «Ни слова, о друг мой», «Нет, только тот, кто знал», «Не верь, мой друг», «День ли царит», «Забыть так скоро».