Чайка - [4]

Сделав круг над дышащим жаром каменным сходом, Чайка поднялась еще выше и только тут заметила, что рядом с ней летит целая стая белокрылых птиц. Срываясь в фальцет, они что-то кричали ей на своем языке, оборачивались и, казалось, с сочувствием и укоризной заглядывали за фонарь кабины, снова кричали, и Чайка вдруг поняла — ее приняли, ее зовут, и лететь надо за ними. Всей стаей ворвались птицы в мощный поток, стекающий вниз, к морю, — по темному ущелью с журчащим на его дне ручьем слетала вниз стая. Скала перед ней выросла неожиданно — в поворот не вписаться: ее правое крыло должно было врезаться в спины двух сфинксов, несущих вечную вахту на входе в каменное святилище. И тут Чайка вскрикнула, точнее, крик сам вырвался из ее пересохшего горла, получилось пронзительно и по-птичьи сухо, и чайки ответили ей — подняли гомон, похожий на стенания опытных причитальщиц. Но похороны не состоялись — она опомнилась, когда великаны были уже позади, словно каменные их спины, склонившись, пропустили ее. Вода в бухте казалась глубокой, холодной и синей, она засасывала, эта вода, и Чайка, целясь носом в середину бухты, снижалась очень быстро, слишко быстро, чтобы по правилам выйти из пике, — она вскрикнула еще раз, чайки без промедления ответили, уходя строгим клином прямо в отвесную, похожую на огромный клык, а может и на алтарь, скалу. Они что, решили ее убить? Тогда к чему эти дружелюбные покрикиванья и эти сочувственно глядящие глаза? Но что за выбор: под ней — вода, от которой уже не оторваться, холодная, синяя, как перекаленная сталь; слева — алтарная скала, твердая, как… скала.

Чайка завалила левое крыло, и в неистовом гвалте птицы у самой скалы взмыли вверх, а она ждала смерти, она была Чайкой с прописной, когда сейчас не было для нес ничего желаннее строчной, да простит ее Алексей Максимович, мечтавший о заглавных буквах для всех.

И тут вместо удара она почувствала мягкую, но властную силу, взявшую ее к себе на руки и подбросившую вверх; а потом этот невидимый покровитель, как когда-то в детстве папа, закружился с ней по уходящей к небу спирали…

По мнению наблюдателей Чайка экзамен провалила, а ее полеты над кратером потухшего вулкана со спиральным подъемом были расценены как опасные судороги напуганного новичка, чубатый же инструктор вновь окрылел, надеясь, что неудача подтолкнет эту птичку к нему за добрым и нужным советом в нелегком для слабого пола деле покорения воздушных высот.

На следующий день были показательные полеты мастеров. Чубак (фамилия его была именно такой) был тут как тут: взявшись растолковать Чайке нюансы планирования, он умудрился испортить ей весь праздник: тупость его острых замечаний конкурировала разве что с плоскостью незатейливых шуточек и округлостью стонущей от вожделения плоти.

Экзамен ей все же пришлось сдавать. Вторично. На сей раз Чайка знала, что нужно делать — глаза ни в коем случае не закрывать, и не «нюхать», конечно, а считать.

Ползать по небу оказалось нетрудно…

А Чубак, гордо подбрасывая чуб, вился вокруг комиссии и время от времени важно изрекал: «Моя… — и хотелось ему ограничить себя этим словом, но пока он вынужденно добавлял: — школа».

И откуда ему было знать, что помимо Чайки она была еще волейболисткой, гимнасткой и байдарочницей, и нежные холмики грудей у этого человека нового типа были надежно прикрыты крыльями тренированных мышц, так зажавших его изогнутое запястье, что пришлось накладывать шину и ограничиться лишь магическим обладанием строптивой ученицей в виде низкой брани и матерных обещаний, похожих в чем-то на романтические обеты верности бесследно сгинувших рыцарей.

4

А полеты все ширились, все большее число людей заражалось горячечным бредом высоты, отчего некоторые умствующие обыватели, прийдя в смятение и ужас, пытались унылыми сентенциями обуздать стремительно молодевшую страну. Но их голоса были робки и тонули в гуле пламенных моторов, сменивших устаревшие и уставшие сердца. Не отставали от них и покорители недр, высоких широт и далеких меридианов. Время свершений упразднило тление будней. «Первый прыжок в шестьдесят!» — возвещали с восторгом газеты, и эта радость непосвященным, всяким там Жидам-гуманистам, право-троцкистам и лево-зиновьевцам казалась не совсем уместной, только верные слову и делу Великого Продолжателя угадывали за этими подвигами надежды на хороший урожай и рост выплавки стали. Парады физкультурников, танцы с прыжками, бодрые песни поощрялись с теми же целями. Твердо проверенный факт: пшеница после концертов музыки советских композиторов становилась выше и веселее, как жизнь. «Все на планер!» — командовала страна. Население слушалось. «Все на парашют!» — и тысячеокая толпа с завистью смотрела на плывущие в небе купола. «Небо не должно пустовать!»

— этот лозунг не появлялся на страницах газет, о нем знали только внутренние круги тайного общества, называемого советским народом, но этот принцип отражался и дробился в других лозунгах, вошедших в Кодекс Строителя. Летали сами и пытались навечно оставить в небе своих великих вождей. Стометровый Предтеча должен был вознестись почти на полукилометровую высоту, чтобы видеть оттуда и направлять…