Чайка - [3]

Небо поглядывало, инструктор поговаривал, Чайка подумывала, но больше о своем, хотя и старалась думать об общем. Лежала на спине, смотрела в зенит, и непривычно пустой была небесная синь, пустой для нее, привыкшей видеть небо как улицу, только в дирижаблях, стягах и аэропланах вместо машин, — и пусть на две трети это ее представление о советском небе было искусственным, то есть от искусства социалистических романтиков вроде Дейнеки и Петро- ва-Водкина, — как бы там ни было, небо в представлении Чайки было уже давно заселено и обжито энтузиастами страны, той, что всеми способами: дырявящими небо проектами, крепнущими крыльями и хрупкими дирижаблями, лагерями и песнями стремительно и коллективно переселялась в небеса.

Поэтому странным в этом месте нетронутых гор и старых морей было для нее видеть небо, отданное одним лишь чайкам да стае-другой черных ворон, кричащих совсем не по-городскому, низко и мелодично, в отличие от фальцетных срывов своих горластых конкуренток. Вороны были большими, чайки — огромными, шумные битвы между двумя воинствами разгорались почти каждый день. Что могли делить эти птицы, когда у одних было море, у других — ущелья и горы? Небо? Неужели этой огромной чаши не хватает на всех? — недоумевала будущая планеристка.

Лиза Чайкина лежала на спине и уже с четверть часа неотрывано следила за одной чайкой, парящей без единого взмаха крыльев. О каких восходящих потоках имеет представление эта птица? Ведь не думает же она о приметах, она просто летает и даже не знает, как можно ошибиться и вместо восходящего потока попасть в нисходящий. Чайки не ошибаются. И самое главное — не падают…

Первый ее одиночный полет был назначен на утро. Это было майское утро — пахучее, свежее и воздушное, как «Песня о встречном».

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река,

Кудрявая, что ж ты не рада

Веселому пенью гудка?

Не спи, вставай, кудрявая,

В цехах звеня, —

Страна встает со славою

На встречу дня.

Инструктор давал ей последние наставления, что-то опять втирал о потоках, крене и предельных углах, сам провожал ее к длиннокрылому планеру и, придерживая за локоть, старался тыльной стороной ладони коснуться небольшого, но упругого холма, обтянутого тонким синим брезентом. Чайка его совершенно не слышала, она даже не замечала его нахальных жестов, она вдыхала носом воздух, и это было не просто дыхание, это было вдыхание, и оно, это вдыхание, говорило ей больше о небе, чем привыкшие к нему глаза и бездействующие пока уши. Чайка шла и принюхивалась к силам, которые поднимут ее в воздух и будут держать в небе до тех пор, пока… Пока что?

А залезая под колпак, Чайка почувствовала, что планер — это не просто фанерная игрушка, эта штука — теперь часть ее самой, и от того, как она примет свои новые члены, крылья, хвост, стабилизаторы, от этого будет зависеть, сколь долго ей лететь. Белокрылая чайка, наматывающая восходящие круги. Скорость потока — минус скорость снижения…

Резинка выстрелила ею мягко, но решительно, бесповоротно отбрасывая не только надежную землю, но и те самые надежные знания, что безнадежно вшептывал ей в ухо молодой чубатый инструктор. Чайка взлетела над горой, с воздуха — настоящая оборонительная насыпь, возведенная поколением гигантов, живших на этих землях задолго до человека, — заложила в сильном токе круг и… стала падать, валясь на левое крыло. Зажмурила глаза. В голове мелькали обрывки никчемных инструкций. Тело, плоть бескрылых существ, налилось предательской тяжестью, обмякло… Послышался свист. Сейчас. Скоро. И вдруг, не открывая глаз, Чайка почувствовала, как руки с непонятной для нее цепкостью, выдающей привычку, взяли штурвал и, повинуясь какому-то органу, зудящему под переносицей, начали выравнивать опасный крен, уводя планер к нагретому каменному плато.

Она поднялась уже метров на четыреста, когда вспомнила, что до сих пор так и не открыла глаз. Не нужно! — было первой мыслью, идущей опять же не от ума. Но сейчас Чайка твердо знала, что ей делать — она уже назвала это «нюхать», и никакие инструкции не могли ей теперь помешать. В приступе необъяснимой радости, какая бывает только после пережитой опасности, она заложила крутой вираж, и перегрузки в крыльях болью отозвались в лопатках. «Осторожней!» — сказала себе Чайка и, нарушая инструкцию, повела планер к древней стоянке гигантов, названной почему-то вулканом.

Ей открылись пленненые берегом каменные монстры, ноги их цепко держала земля, зубчатые хребты жгло немилосердное солнце, а у самого моря, подняв от соленых волн морды, беззвучно лаяли порыжевшие от времени псы. Новым своим зрением Чайка видела, что этот каменный зверинец — не просто торы, похожие на то-то и то-то, они и есть это самое «то-то», заснувшее, притаившееся до времени, чтобы однажды, во время большой воды, когда исполинские тела станут легче, сбросить со своих спин наглых паразитов, питающихся соками их тел, распрямить глубоко ушедшие в землю члены и двинуться дальше, на север, увидеть снег и там, в земле гипербореев, прилечь на отдых до следующей большой воды, и встать, когда придет она, и снова идти, и в конце концов найти то, чего еще никто не видел, но которое есть — то, возле чего можно, наконец, лечь и уж не вставать боле.