Чайка - [21]

«Ты все увидишь, Степа, только будь осторожен, наконечник там еще и сидит крепко-крепко, не выдернешь».

Она убрала руки — Степан сидел, не шевелясь. Все его члены опять, как тогда в автобусе, сковал страх. И снова виной старуха. Та была полоумная какая-то; эта, хуже того, колдунья. А этот резкий крякающий голос? Он был явно знаком ему. Чайкина? — отчего-то вспомнил он твердую, как полено, девицу, лежащую под ним.

«Лиза», — сказала старушка и вышла из-за спины своего пациента.

Боже, она снова была той молодой, красивой и в чем-то похожей на артистку Орлову девушкой. Откинув назад волосы, девушка рассмеялась. Степан Демьянович похолодел.

«Ну вот что, Степушка, вижу я, ты и Катюшу Чайкину знавал. И за что ты ее в северный пансионат тогда услал?.. За однофамилицу?.. Жестокий ты, Степушка, бога не боишься. Дай-ка погляжу на тебя… Вот те раз, да ты не только в санатории посылал, и подальше случалось, и не так чтобы редко… Говоришь, диагноза поставить не могут. Кровь брали и анализы всякие… Не то брали, вот нашли бы ту жилку, где совесть твоя сидит, да вытянули бы потихоньку иголочкой, да на просвет бы и померяли… Вот бы диагноз и вышел. А что до болезни твоей, вот что скажу тебе, Степа… Вторник у нас сегодня. Через три дня будет пятница. Жди пятницы, Степа, сыновей позови, да смотри, не поругайся с ними за эти дни, ни к чему теперь… А как наступит пятница, ляг в постель, жди. Кровать лучше двуспальную приготовь и часы вспомни свои, красноармейские. В четыре шестнадцать, Степа, придет к тебе Холодная Лиза, видом будет как я, разве похудей покажется, ты не бойся ее, ласковая она… И не жмись, место подле себя освободи, лучше с правой стороны, и не вздумай брыкаться, вот кричать можешь, только незачем это, мужик ты, Степа, бабы, те и то помалкивают… Главное, Степа, не струхни, когда она коснется тебя, холодной Лиза прийдет, такой холодной, снег жарче ее. Ты, Степа, ее и отогреешь… Так вот, чуть коснется она тебя, ты ее в охапку сразу — и жми, что есть мочи жми, да ну ты и сам помнишь, чего я говорю-то тебе… И не отпускай, до четырех восемнадцати не отпускай. Удержишь — пройдет болячка твоя, и все хвори, какие есть, выйдут, а выпустишь — на себя пеняй, тогда во всем мире не сыскать врачей на тебя. Понимаешь, Степа, врачи, они на людей натасканы, а ты, товарищ Чубак… нет, не стану говорить, кто ты есть, сам все сегодня и узнаешь…»

Степан Демьянович осторожно поднялся. Шея не болела. Он незаметно оглянулся — нет ли сообщников у знахарки. Нет, никого в комнате не было. Ворожейка снова обернулась старухой и, едва заметно усмехаясь, стояла перед ним… Отслоившись от нее на безопасное расстояние, полковник в отставке Чубак произнес свое ответное слово:

«Я, гражданочка колдунья, вас не знаю, и какую-то там Лизу, холодную там или горячую тоже знать не желаю. Вы, бабусечка, видно, не в своем уме, раз фронтовика, полковника, задумали пугать всякой чертовщиной… Лечили бы лучше свои радикулиты с ревматизмами, а в провокаторов играть — это, я вам скажу, дело опасное.»

«Да ты, Степушка, не пяться, — перебила его речь знахарка, — и слов мне твоих не надо, запомни лучше: пятница, четыре шестнадцать. Я бы для наглядности и часики твои с красноармейской засадой показала, да не сберегла. Знатные были часики…»

«Часики, гражданочка, вы при себе оставьте, на понт меня не возьмешь, я сам кого хошь понтярой притараню, а понадобится, мы вас и к ответственности привлечем за шантаж и незаконную медицинскую практи… к-ку!» — в сдавленный крик переросла тирада Чубака и оборвалась тяжелой одышкой.

Степан Демьянович, боясь сделать малейшее движение шеей, как будто в позвонке у него снова зашевелился гвоздь, повернулся всем корпусом — посмотреть, где дверь, чтобы как можно скорее выбраться из этой ловушки.

«Нет уж, погоди», — сказала Чайка и одним прыжком настигла его у шкафа — Степан беспомощно прикрыл голову руками — Чайка же ничего плохого делать не собиралась, она только приложила ладонь к заросшему салом позвоночнику и прошептала заклинание, не для дела, а так, для эстрады: — «Хрящ, хрящ не боли, Степу в страх не заводи, ждет Степана пятница, мертвая соратница!»

Если бы Степа был ребенком, он непременно бы наложил в штаны. Но Степан Демьянович давно был взрослым, а по возрасту так даже и стариком, и процесс оправки складывался у него не настолько легко и безболезненно, как в беззаботное, пукающее годами, детство.

Степан Демьянович пукнул не годами — газами, басисто и пахуче поэтому, пукнул, оправился и пошел вниз по лестнице.

Внук, прийдя из школы, с восторгом начал рассказывать о новом учителе биологии. «Зверь мужик! — хлюпал он школярским восторгом. — Так про глисты загнуть, это, дед, знаешь!.. — Слышь, дед, глисты, они совсем не такие простые, как мы думаем. Как бы это сказать, ну они… в общем, удивительные создания. И не глисты они вовсе, а как их, гельминты по-правильному, названия, дед, вообще, атас, Пушкин! — трематоды, сосальщики, короче, цестоды, нематоды — те на червей похожи, только белые, — а подними… ну подними, это означает, что класс есть такой, нематоды… ну что, класс не слыхал что такое? — класс, а в классе — отряды, все как у людей, только с поэзией! — там и аскариды тебе, и власоглавы, и трихинеллы. Знаешь, они ведь не просто соки тянут, из животных, скажем, или человека, не просто, понимаешь, паразитируют, они же, гады, понимают, что кормильца нельзя обессиливать, и тоже, представь себе, работают, — ферменты выделяют, а ферменты, это у них вроде языка, вот они и убеждают, голодна ты коровка, работаешь мало, больше надо работать, а коровка, дед, слышишь? за чистую монету все, ну и давай жрать, чтоб, значит, удои в норме, ты ж знаешь, дед, если у коровы удои не в норме — ее сразу на мясо. А глист наш сидит, облизывается, да лавры жнет: кто, как не он, причина повышения производительности труда. Тут, — учитель говорит, — от глиста одно требуется, не жадничать — пережмешь с аппетитом, когда кормов нет, все, в худость коровка пойдет, а то и в загиб, если на мясо раньше не кокнут. Представляешь, а, дед? Если он про кишки такие байки знает, что дальше-то будет, а, дед? Ты чего молчишь, дед?..»