Часы-убийцы - [30]

Гастингс после секундного раздумья неохотно проговорил:

– Боскомб подумал и о такой возможности. Он сказал, что не беда, если бродяга и проболтается; собственно, он даже рассчитывал на это. Если бы так случилось, слова бродяги были бы восприняты как увертка, заготовленная на случай, если он в доме на кого-нибудь наткнется. Никто бы ему не поверил, поскольку все знали, что Боскомб терпеть не мог этого человека. Хотя какая-то загвоздка у них все-таки оставалась, потому что Боскомб сказал Стенли: "Есть здесь что-то, чего я не понимаю, но не собираюсь ломать над-этим голову. Я как раз собирался придумать какой-нибудь правдоподобный повод для столь позднего визита, когда он сам попросил разрешения прийти попозже". В конечном счете Боскомб решил, что бродяга, вероятно, рассчитывал стянуть какую-нибудь вещицу из тех, что плохо лежат. Он велел ему прийти ровно в полночь – не раньше и не позже. В доме будет темно, но пусть не смущается и нажмет кнопку звонка Боскомба. Если ом, Боскомб, будет занят и не сможет спуститься, то оставит дверь открытой. В этом случае бродяге следовало, не зажигая света и стараясь никого не разбудить, подняться по лестнице прямо на второй этаж... Разумеется, Боскомбу и в голову не приводило спускаться ему навстречу. Более того, он позаботился, чтобы соседи думали, будто он лег спать еще в половине одиннадцатого. Чертовски хитрый ход! – хлопнул ладонью по столу Гастингс. – Боскомб намного раньше, еще около половины двенадцатого, тихонько спустился вниз, отпер дверь и снял цепочку. Само собой бродяга должен был позвонить только для того, чтобы Боскомб знал, когда он войдет в дом...

– Что? Простите?

Гастингс удивленно поднял голову, услышав вырвавшееся у Хедли восклицание. Перевернув назад несколько листков своего блокнота, инспектор обратился к Феллу:

– Именно это и слышал Карвер в половине двенадцатого. По его словам, не было ни разговора, ни звука шагов, а ведь они обязательно донеслись бы до него, если бы в дом кто-то пришел; Карвер, тем не менее, помнит только скрежет дверной цепочки. Существенно, однако, не это, а... вы догадываетесь, что именно?

– Догадываюсь, – неожиданно проговорила Люси. Хедли, прищурившись, посмотрел на нее, но девушка, спокойно выдержала его взгляд. – Речь о том, что если Трудяга Эймс нашел дверь открытой, то у него было достаточно времени, чтобы немного осмотреться в доме, прежде чем ровно в полночь позвонить к Боскомбу.

– Вот именно! – кивнул Фелл. – Его интересовала чья-то комната, и поэтому он был убит.

Хедли ударил кулаком по столу:

– Господи, в этом нет никаких сомнений!.. Любопытно лишь, мисс Хендрет, откуда вы знаете не только, кем был Эймс, но и его прозвище на службе. Можете нам объяснить?

– Все в свое время. Сейчас слово за Дональдом... Ну, ну, Дон, не надо так смотреть на меня. Я ведь говорила тебе, хотя ты, кажется, и не обратил внимания... Бродяга был инспектором Эймсом, и если это имя тебе ни о чем не говорит...

Гастингс продолжал смотреть на нее. Потом закрыл лицо руками и засмеялся – смех его странно напоминал громкое всхлипывание.

– Бросьте шутить! – Он поднял голову и почти испуганно посмотрел на девушку: – Не хочешь же... не хочешь же ты сказать, что один шпик, сам того не подозревая, следил за другим?.. Ох, моя голова... только спокойно... где мой платок? Ну, тогда... – внезапно заявил он с явным удовлетворением в голосе, – что бы это ни означало, но это именно то завершение, которое и должно было быть. Я счастлив. Счастлив, хотя без малого не свернул себе шею. Короче говоря, мы остановились на том, что Боскомб оставил дверь открытой. Ну, я видел сверху и то, как он готовил реквизит для своей сцены: пару старых стоптанных башмаков, нитяные перчатки и два пистолета. Один из них – браунинг со сбитым номером, который Боскомб раздобыл в каком-то ломбарде, а другой – его собственный пистолет с навинченным на ствол глушителем, заряженный ceмью боевыми и одним холостым патроном. В комнате стояли горшки с цветами. Открыв входную дверь, Боскомб взял из одного горшка немного земли, размешал ее с водой и измазал грязью подошвы башмаков. Потом он зашел в свой кабинет, растворил то самое окно, возле которого растет дерево, взобрался на подоконник и натянул на себя эти башмаки. Он рассказал Стенли и о том, как, высунувшись, словно мойщик окон, на карниз, разбил стекло и оставил следы башмаков на подоконнике. Подошвы были слегка испачканы – так, чтобы и на подоконнике и на полу – до самого стола, на котором стояла шкатулка, остались только едва заметные следы. Разумеется, все это он проделал в полной темноте и, как я понял из их разговора, минут за десять до того, как я начал карабкаться на дерево. После половины одиннадцатого, когда Боскомб якобы лег спать, они включили свет только раз, чтобы проверить, все ли в порядке. Перчатки и башмаки, перевернутые подошвами вверх, Боскомб положил на диван. Свой пистолет он держал в руке, а другой, завернув в платок, сунул в карман халата. Они договорились, что в полночь, как только раздастся звонок, Стенли спрячется за ширму и будет смотреть в щелку. Никто не увидит жули... бродягу...