Частная жизнь парламентского деятеля - [5]

— Ты говориш словно в парламенте,— сказал Монде.

— Нимало. В палате я говорю длиннее, повторяю и разжевываю. Впрочем по существу ты прав. Чего же ты хочешь от меня? У меня нет двойных убеждений, одних для публики, других для интимнаго вружка. Ты видишь меня таким же, как и весь свет, старина!.. И это тебя не должно удивлять: ведь ты знаешь меня с детства!

Монде, любивший пошутить, принял иронический вид.

— Мне всего яснее,— сказал он,— из твоей сегодвяшней речи одно, что ты сжег свои корабли!..

И обратясь в Сусанне он продолжал, как будто в удивлении:

— Неправда ли, это ясно?.. Вы можете теперь быть совершенно спокойны… Могло-бы великому человеку придти на мысль покуситься развестись с вами — а после сегодняшней речи, все кончено, он сковал самого себя на веки.

И добряк Монде захохотал. Но никто не поддержал его. Сусанна принужденно улыбнулась. Мишель пожал плечами. После короткаго молчания, Пейро возразил:

— Вы можете быть спокойны, г. Монде. Но знаете ли, что составляет самую сильную сторону Тесье? Не его краспоречие, не талант: главным образом характер и то, что его дело не расходится со словом, и в особенности бевупречная семейная жязнь.

Монде обменялся взглядом с Сусанной, напоминая ей, что это именно то, что он сам всегда говорил. Но Мишель резко возразил:

— У нас этого рода вещи не имеют того значения, какое вы им придаете.

— Они значат быть может гораздо более, чем вы думаете, вы, репутация котораго беэукоризненна,— отвечал Пейро. — Торн не раз говорил со мною на этот счет, а вы знаете, как он проницателен. “Мы — странный народ,— говорил он,— добродетель кажется всегда нам немного смешной, и тем не менее, мы в ней безконечно нуждаемся и преклоняемся перед ней”. И я с своей стороны думаю, что Торн ни мало не обманывается.

— Несмотря на это,— возразил Тесье,— люди, очень мало щепетильные, делают прекрасную карьеру в нашем обществе. Возьмите хотя бы Диля. Вот ужь не скажете про этого человека, что он обязан своим успехом добродетели! A между тем, вопреки скандальным историям, которыя разсказывают о нем, Диль сидит себе на своем посту и ничем его не сдвинуть с него. Посмотрите так же, Компель: тут еще страннее. Явно замаранная репутация, а пользуется всеобщим уважением. В прошлом у него всевозможныя грязныя истории с жещиинами, денежныя аферы земного свойства, а он ни мало не смущается. Значение его возростает. Самые противники его признают, что в качестве президента совета он достоин полнаго уважения. Разве это не правда?

Повидимому слова Мишеля ни мало не поколебали Пейро:

— Все это не столь убедительно, как кажется с перваго взгляда,— возразил он.— Комбель и Диль — исключения: зло помогает их успеху. Они дошли до такой черты, что могут все себе позволить: ничто уже не может их сделать чернее, чем они есть. У них нет более репутации, которую можно было бы скомпрометировать… Они защищены от всех нападений. О них все сказали, более нельзя ничего сказать. Они прошли через огонь и воду, чрез все скандалы.

— Мне кажется, Пейро,— сказал Мишель,— что вы противоречите самому себе.

— Уверяю вас, что нет. Позвольте мне кончить. Если все это сходит им с рук и не мешает успеху, то это потому, что они обладают добродетелью, заменяющею все другия: наглостью.

— Ну, это парадокс!

— Никогда! Дело в том, что это верно относительно их одних, так как они своего роды монстры, как такие они и не подходят под общее правило. Но попробуй другой человек сделать или только покуситься сделать хотя одну десятую того, что они сделали и он погиб! И если это честный человек, в истинном значении этого слова, надо еще менее, чтобы погубить его: достаточно малейшей ошибки, слабости, пустяка.

— Я,— сказал Монде, слушавший с величайшим вниманием,— я думаю, что г. Пейро прав: прощают только злодеям. Смотри, Мишель, держи ухо востро! Ты осужден на вечную добродетель, мой милый!

— Все, что я сказал по этому поводу, не касается Тесье,— возразил Пейро,— он даже не знает, что такое раскаяние, так как ни разу не сделал ложнаго шага.

Никто не отвечал на эти слова. Воцарилось молчание. Наконец Мишель заговорил с большим добродушием, чем до того:

— Вы знаете, мои дети, что у всякаго есть свои слабости, свои недостатки и больныя места; даже когда люди и не делают чего либо подобнаго, что совершают Дили и Комбели, они стоют друг друга. Что вы хотите? Мы рабы своей судьбы. Моя ведет меня по прямой линии, и я должен следовать за ней! Если ужь вы хотите знать, то признаюсь вам, что порою мне становится тошно от собственной добродетели… Линия моя скучновата. Да! Но я никогда с нея не сойду; быть может в силу того, что и на моей дороге много приятнаго.

При этих словах он повернулся в жене, которая ему улыбнулась.

— Быть может также,— продолжал он,— я инстинктивно чувствовал то, что высказал Пейро, хотя я и не психолог, и не философ. Быть может я предчувствовал что добродетель — сила. Нами всегда руководит разсчет.

— Вот видите, вы кончили тем, что признали справедливость моих слов,— торжествовал Пейро.— Знаете ли, что сказал о вас Торн, между прочим: для Тесье, корректность — талисман.