Частная жизнь парламентского деятеля - [11]

Он оставался таким же до конца завтрака; казалось мысли его были далеко, глаза смотрели задумчиво. В гостиной, после кофе, он казался совсем не в духе; когда гости собрались удалиться, Торн попросил его в кабинет.

— Я должен спешить,— сказал он глядя на часы.

Монде уловил тоскливый взгляд, который остановила Сусанна на своем муже. Оставшись с нею наедине, он заметил в ней то, что ускользало раньше от его наблюдения, когда она занята была обязанностями хозяйки дома, с тем спокойным героизмом женщин, который составляет их тайну: он видел, что она страдает жестоко, что она пересиливает себя, но что это становится почти выше ея сил, потому что иногда, незаметно для нея самой, тяжелая слеза выкатывалась из ея глаз и, катилась по щеве. Чувство дружбы отчасти уполномочивало его спросить о причине скорби, которую она так плохо могла скрыть. Он хотел спросить ее: “что с вами?” и остановился. Его удерживало какое-то внутреннее смутное предчувствие, деликатность истинной дружбы, которая никогда не обманывает. Но она прочитала в его глазах вопрос и предупредила его:

— Ах! эта проклятая политика, какой это враг наш!.. Она пожирает нашу жизнь… Наши дни проходят в безпрестанных пререканиях и спорах. Мишель не принадлежит больше ни мне, ни себе самому… Я вам вчера сказала, что он все тот же. Я сказала неправду: он переменился, он так переменился, что я его едва узнаю… Он так возбужден, нервен, как прежде был спокоен и владел собою… Вы верно сами заметили: у него всегда такой вид, точно он где-то в другом месте, разсеянный, задумчивый. Может-ли он вынести такую жизнь? Она его убьет, убьет…

Монде слушал, вглядывался в нее, и его прозорливость подсказывала ему, что хотя она жаловалась, хотя и высказывала, что ее мучит, но утаивала причину. Он однако сказал, с тем сомнением, которое всегда звучит в словах человека, который в тайне чувствует зыбкость того, на что хочет опереться:

— Но ведь он делает великое дело! Он играет такую прекрасную роль!

Она повторила за ним, сврывая тайную иронию, которая тем не менее звучала в ея голосе:

— Да, это правда, он играет роль… красивую роль…

— Если бы вы только слышали, как о нем отзываются,— с жаром продолжал Монде. — сегодня утром, например, я слышал разговор в кафе… Если бы вы только услышали, вы были бы очарованы… Два совершенно незнакомых человека… Наковец, вы просто должны быть счастливыг видя на какой он высоте, как широка арена его деятельности, как много блага…

Она прервала его, пробормотав, с полузакрытыми глазами:

— Счастлива!..

— И это вы, которая, я помню, так радовалась его первым успехам!

— Тогда, да. У меня тогда еще были иллюзии…

— Иллюзии… насчет чего?..

— На счет всего… на счет жизни, вообще!

— И у вас их более нет…

— Да, их у меня более нет…

Они замолчали; наступило одно из тех молчаний, которыя являются немым выражением сочувствия и дружбы. Монде взял с почтительной нежностью руку Сусанны:

— Вы мне не говорите истины… В вашем горе политика не играет никакой роли. Тут что-то другое, но что-то есть… Почему вы не хотите довериться мне? Мне кажется, что я достаточно дружественно расположен в ваму достаточно близкий, “свой” человек, так что и вам и Мишелю можно не иметь от меня секретов… Кто знает, не простое-ли здесь недоразумение, которое я мог-бы разсеять? Я хотел бы помочь вам и может быть в состоянии буду это сделать…

Но Сусанна покачала головой, и после молчания, уронила следующия, отрывочныя слова, которыя были очевидно ответом на ея собственныя мысли и которыя Монде тем не менее понял во всем объеме их значения:

— …А впрочем, о чем мне горевать? Все таки мне остались дети…

В эту минуту, Мишель, в сопровождении Пейро, быстро вошел, со шляпою в руке.

— Ты уже уходишь? — спросила его жена.— Ведь сегодня, кажется, нет заседания…

— Да, но я должен присутствовать в коммиссии. До свидания, дорогая…

Он поцеловал ее в лоб, не глядя на нее, и не слыша бури, которая бушевала в ней. Затем прибавил, повервувшись в Монде:

— A за тобой я зайду в семь часов, и потащу тебя ужинать… Ужь собьем тебя с пути, провинция!

Когда он вышел, Сусанна и Монде переглянулись.

— Вы видите! — сказала она просто.

— Вижу,— отвечал Монде, желая ободрить ее,— вижу, что он занят, что его поглощают заботы, дела…

— Дела!..

На этот раз она не скрывала иронии, и Монде, который до последней минуты усиливался прогнать докучную идею, вскричал:

— Послушайте, вы не ревнуете-ли?

Она разразилась нервным смехом:

— Ревную? — переспросила она.— Нет… Ах, не ищите не существующих причин… Ничего нет; вы ничего не найдете, это лишь оттенки, ничтожные пустяки, женския химеры, если хотите.

Тут вошли вместе с няней Анни и Лауренция, готовыя для прогулки, и она страстно их обняла. Она прижимала их к себе с невыразимой тоской, как будто желала их защитить от какой-то ведомой ей одной опасности. Грусть звучала в быстрых словах, которыя она шептала им, и казалось, дети понимали ее, разделяя ее скорбь и инстинктивно желая ее утешить. Лауренция, вскорабкавшись на ея колени, с движениями клюющей птички целовала ее, между тем как Анни ласкала ее долгим, нежным взглядом больших глаз.