Частная кара - [73]

— Сколько? — Судья решила, что ослышалась.

— Двадцать четыре!..

Вокруг стали собираться любопытные. Антонина говорила громко, возмущенно, и судья подумала, как тогда на суде, что эта женщина, стремясь во что бы то ни стало подать себя наиболее выгодно, вредит себе. От ее слов, сказанных как бы в исступленной искренности, становится неловко и даже возникает раздражение — чувства, совсем противоположные тем, какие бы должны вызывать эти ее слова.

— Пройдемте ко мне, — сказала судья.

Они вошли в маленькую судейскую комнату, где и повернуться не было места. Стол судьи, заваленный папками текущих дел, стол секретаря, тоже заваленный бумагами, со старым «ундервудом» на толстой резиновой подкладке, и стол заседателей. В узком пространстве два стула для посетителей, на один из которых тут же села Антонина, предполагая долгий и очень важный для нее разговор.

Судья Анна Андреевна Репетова с первого знакомства ей не понравилась. Она, как показалось Антонине, весьма грубо оборвала ее высказывание, что суд всегда, при любых условиях, обязан быть на стороне женщины, поскольку она мать. И потом казалось, что все в рассуждениях Репетовой идет не туда, и она стала подозревать, что Стахов просто-напросто купил судью.

— Он все может! — сказал отец на ее предположения. — Стахов ни перед чем не остановится. А потому надо опережать...

Отец рассказал о том, как не дал возможности одному сослуживцу опорочить себя, предупредив его письмо своим в соответствующие органы.

В ее истории Агей Михайлович не был столь расторопным, но она твердо знала, что увольнение Стахова дело его рук, хотя он ни разу не сказал об этом, даже не намекнул.

Письма Агея Михайловича, отправленные в ректорат, Министерство высшего образования, в прокуратуру, были личным долгом честного человека, который оказался запутанным, как и дочь, ловким авантюристом и мошенником.

Антонина знала — они сработали. В университете и на кафедре занимались три комиссии. Стахова приглашали в прокуратуру, но чем эти вызовы кончились, она еще не знала.

— Так вы говорите, он прогулял двадцать четыре дня? — спросила судья, садясь к столу и раскрывая папку с новым делом семьи Стаховых.

— Да...

— Но такой срок...

Антонина перебила:

— Пил. Пил, Анна Андреевна. — Она была убеждена, что Стахов только потому и не оформил отпуска, что загулял еще в экспедиции. — У него это и раньше бывало. Но покрывали...

«Вот тебе и на, — думала судья, — столько лет сижу за этим столом, столько лет вижу людей в самых критических ситуациях, а обыкновенного пьяницу приняла за порядочного человека. Двадцать четыре дня прогула! И не кто-нибудь — преподаватель университета, культурный человек! Дикость какая-то...»

35. Николай работал, когда в кабинет к нему зашла жена. Делала она это крайне редко, напуганная однажды им до истерики.

В первые дни царствования ей как-то стало нестерпимо одиноко. Муж ночами пропадал на допросах, уставал, и они почти не виделись. В тот поздний вечер Александра Федоровна отправилась к нему сама.

Николай что-то писал за столом и не заметил, как она проскользнула в дверь и спряталась за портьерой. Александре Федоровне очень хотелось пошутить, напугать супруга, и она уже собиралась тихонечко прокричать «ку-ку», но, приоткрыв портьеру, увидела, как муж, метнувшись к оружейным козлам, сделал стремительный выпад.

Только умение государя безупречно владеть шпагой спасло Александру Федоровну. Смертельный удар, отклоненный в последний момент, прошил портьеру и пришелся в дверь всего лишь в сантиметре от ее тела.

Теперь Александра Федоровна всегда входила в кабинет, предупредив стуком.

— До-ста-точ-но ли ка-ро-шо, — заглядывая в разговорник, по складам выговорила Александра Федоровна, — га-варь-ю вы па-руз-зки?..

Последнее время царица не расставалась с книжицей, составленной Жуковским, самостоятельно изучая язык.

— Я говорю по-русски, — поправил Николай, обнимая жену и касаясь губами ее рук, щек, глаз и, наконец, рта.

Она обожала эту нежность, вся подбираясь, а когда он целовал ее в губы, приподнималась на носках, не в силах справиться с нетерпеливой дрожью.

— Ты много работаешь, Никс, — сказала по-французски. — Что делают твои приближенные и министры?

— Они думают, как бы удержаться на местах.

— Ты опять допрашивал этого ужасного Кущина, — капризно сказала она. —Ты же обещал, Никс, больше не заниматься допросами. Они так выматывают тебя.

— Да, да, — рассеянно сказал Николай, лаская жену узкой ухватистой ладонью, и она, мало уже и слушая, приникла к нему. — Следственный комитет прекрасно справляется и без меня. Но Кущин... Это очень серьезно...

Он вдруг подумал о том, что Кущин не столь опасен, сколь нужен ему, чтобы понять тот удивительный ход времени и событий, которому все подчинено вопреки монаршим желаниям и воле.

— Ваше величество, я уверен, полковник Кущин невиновен, — только однажды, крайне волнуясь, сказал Сперанский.

— Я тоже был в том уверен. И даже просил у него прощения за причиненное беспокойство. Более того, был заготовлен указ о присвоении ему генеральского звания...

Сперанский, забывшись, начал поглаживать громадный лысый череп.