Частная кара - [70]

Он широко, даже как-то простецки улыбался. Но Кущин увидел в нем чужеземца, наряженного в русский мундир, гладко выбритого, с тупым, чуть выступающим волевым подбородком, с редкими белокурыми, чуть в рыжину, аккуратно уложенными и слегка напомаженными волосами, сильного и молодого, и ему почему-то подумалось и позабытое давно, но теперь пришедшее ясно: «Не этого ли высокого блондина должен остерегаться все еще опальный Пушкин? Не он ли нагадан поэту старухой Кирхтгоф...»

Та же мысль пришла Пушкину в Московском Кремле 8 сентября, когда он, доставленный туда фельдъегерем, входил в большой дворец н увидел перед собой Николая Первого.

Но вышел после аудиенции окрыленный, забыв про первое свое впечатление.

Николаю удалось обмануть гения.

Игра удалась, и государь вечером того же дня, поманив к себе на балу у герцога Девонширского Блудова, сказал:

— Знаешь, что я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?

— Кто таков, ваше величество?

— Поэт, Александр Сергеевич Пушкин.

Блудов понял, что следует делать, и через короткий срок вся Москва знала о приезде опального поэта в Белокаменную.

Кущин поклонился, и Николай ответил легко и непринужденно, жестом предлагая присутствующим удалиться.

Они остались вдвоем, все еще не произнеся ни слова. И вдруг государь, протянув руку, шагнул навстречу Кущину, и тот, бессознательно повинуясь этому порыву, тоже шагнул.

— Как здоровье, Алексей Николаевич? — Рука Кущина была в руке Николая, и он искренне пожимал ее.

— Спасибо, ваше величество, давешний приступ был недолог.

— Я рад! Очень рад! Надеюсь, ты понял и простил меня за эти крайние меры, примененные не совсем по моей воле. Трудно... Трудно, Алексей Николаевич, сломать традиции и это рвение в исполнительности. Поверь, я замучился с ними...

Кущин понял, что речь идет о первых лицах, окружающих царя, и насторожился.

— Прошу. — Николай Павлович, все так же простецки улыбаясь, усаживал его в кресло. Он не казался Кущину ряженым, и радостная надежда требовала ответных искренних слов.

Государь с прошлой их встречи сильно изменился. Заметно похудел, но был спокойнее. На щеках лежал румянец здоровой крови, глаза были ясные, не затуманенные бессонницей, и глядели открыто, с интересом и даже уважением.

Кущин, опьяненный морозным петербургским воздухом, крепко настоянным на березовых дымках, утомленный белизной и движением, с удовольствием опустился в кресло, расслабляясь и благодарно поглядывая на государя.

— Поудобнее располагайся, поудобнее... Надеюсь, у нас будет долгая и приятная беседа.

Николай не торопился с вопросами, и Кущин оценил это, все еще переживая стремительный бег коней и мелькание за поднятым окошком возка вечерних звезд в чистом небе.

Лакей, весь в голубом, в белоснежных перчатках, стремительно подал на серебряном подносе чай и удалился, переломившись в поклоне, попятным шагом, не сводя глаз с императора, но до миллиметра точно попадая задом в двери, которые, распахнувшись без звука, поглотили его.

Чай пахнул ароматно и тонко, подан был не в чашках, а в тяжелых серебряных подстаканниках с фамильными романовскими гербами в тончайшем, невидимом стекле. Кущин осторожно прикоснулся к острой закраинке и сделал крупный глоток. Напиток был горячий, но в самый раз, чтобы не обжечься. Николай манерным жестом поднес подстаканник к лицу и, вдыхая ароматный парок, сладко щурился.

Они молча просидели рядом довольно долгое время, и Кущину, как засидевшемуся гостю, сделалось неловко, но государь, определив это, непринужденно начал разговор.

— Итак, полковник, я, как и ты, надеюсь, многое передумал за это время. Боже упаси! Я не буду задавать этих нелепейших вопросов, которые более выказывают глупость их задающих, чем то, о чем заданы. Я верю, что ты никогда не являлся членом этого ужасного общества. Но согласись, полковник, ни я, ни следственный комитет не может оставить без внимания показания твоих друзей.

Он сделал паузу, торопливо отпивая из стакана, и Кущин, воспользовавшись этим, сказал:

— Ваше величество, я говорил в Тайном комитете, что суть показаний друзей моих не есть одно с обличением. Рылеев...

Николай Павлович прервал, поморщившись:

— Что Рылеев? Рылеев слабый человек, более всего озабоченный собственной значимостью. Ради этого он и на эшафот пойдет. Ничто, полковник, не уничтожает так живую душу, как страсть нравиться людям...

Сказав об этом, Николай вдруг подумал, что и сам подвержен этой страсти, но тут же и забыл мгновенно, считая, что к нему такое не применимо.

— Мы никого не обвиняем, — сказал государь. — Каждому, кто подвержен крайней мере, предложено оправдаться. И ты как человек большого, пытливого ума, должен понять это.

— В чем, государь, я должен оправдаться? Задайте вопросы, и я, как честный русский офицер, отвечу на них, ничего не скрывая. Я никогда, государь, не делал ни из своих взглядов, ни из своей жизни тайны. Согласитесь, ваше величество, что за честно высказанные взгляды, за честную жизнь, когда все помыслы и знания, все стремления направлены только на пользу отечества, согласитесь, государь, за это в крепость не сажают.