Часть II. Гражданская война - [44]

Вот эта опасность была в революции и у нас. Если этого не случилось, так только потому, что впервые во всей мировой истории во главе восставшего крестьянства оказались не городские имущие классы, а неимущий класс пролетариев. Рабочий класс стал во главе крестьянства, чтобы вывести его из нищеты и язык его возмущения и страдания перевести на язык революционных идей, революционных лозунгов – не для того чтобы обманывать крестьянство, а для того чтобы в первый раз в истории встряхнуть его и освободить от голода, от старых обманов. Но, товарищи, этот поворот исторический, поворот идейный был слишком катастрофичен для крестьянских масс, и немудрено, если они, выброшенные из царского варварства и дворянского гнета, из поповской тюрьмы, выброшенные сразу на дорогу пролетарской социалистической революции, не всегда умели различать друзей и врагов; а затем, товарищи, чего стоит сам по себе этот тяжкий процесс, особенно в истощенной стране, в стране, которая пережила четырехлетнюю войну и сейчас выдерживает натиск мирового империализма. Революция есть родовые муки нового общественного строя. Младенец, рождаясь, причиняет организму матери тяжкие муки, а здесь рождается новый строй из старого, и, разумеется, весь организм страны потрясен ужасающими родовыми муками, которые ощущаются крестьянством и рабочим классом во всей стране.

Но рабочий класс отдает себе отчет в том, что это переходный период, что за этим переходным периодом последует настоящее нормальное развитие нового общества, которое и возместит все трудности, все тяготы, все болезни этого переходного периода. Крестьянину это понять несравненно труднее, он много сильнее ощущает трудности и бедствия переходного периода, когда новые раны налагаются на старые раны, старые язвы, и еще усугубляют их боль, подобно тому, как в тот момент, когда вы снимаете с каторжника въевшиеся в его руки и ноги цепи, ему больнее, чем когда он спокойно лежит, прикованный к стене. В этот период его старые раны и язвы казались особенно невыносимыми, а тут к нему явились правые с.-р. и меньшевики и поведали ему, что имеется особый способ безболезненно разрешить все вопросы через Учредительное Собрание, путем мирного всеобщего голосования. Соберутся все в одном здании, которое называется парламентом, будет председатель, который называется Черновым, будут партии, будут голосовать, будут урны, куда будут опускать записки, – как опустят, так и выйдет: отдавать или не отдавать землю крестьянину, быть ли хозяином в стране рабочему или капиталисту. Все выйдет по записке, честь-честью, без кровопролития.

Рабочий знает, что такие коренные вопросы не разрешаются голосованием, поднятием и опусканием рук и другой парламентской гимнастикой, что имущие классы не отдадут без боя своих позиций, а взять их можно лишь силой, грудь против груди, сталь против стали, кровь против крови. Рабочий это знает, крестьянина же сбивали с толку.

Но вот тут в Самаре, на всем Поволжье история произвела гигантский опыт по просветлению сознания самых отсталых масс. Здесь заседала учредилка,[52] т.-е. Колчак, дутовцы и та промежуточная группа интеллигенции, которая путается между помещиками и крестьянами, крестьянами и рабочими. И вот эта-то промежуточная, никчемная, межеумочная эсеровско-меньшевистская группа и является носительницей идеи Учредительного Собрания. Колчак знает, что дело – в материальной силе. Деникин тоже знает, и мы это знаем. Они же думают, что дело в чарах Чернова, Авксентьева и других величин парламентарной демократии. Здесь история произвела опыт. Они оторвались от нас, свое Учредительное Собрание оторвали от рабочего класса и крестьянской бедноты, и шли в обозе в качестве нестроевой команды в армии у Колчака, в армии у Дутова, и составляли там отряд, который был посредником между черносотенцами и белогвардейцами, – белое и черное здесь одно и то же – с одной стороны, и между трудовыми массами, с другой. Лозунгами Учредительного Собрания, идеей демократии они помогли Колчаку создать армию. Колчак – авантюрист, бывший царский адмирал, который искал помощи у немцев, перешел на американскую службу, ездил в Нью-Йорк, получил свои сребреники и прибыл сюда. Это – чистый тип авантюриста без вчерашнего и – не будем сомневаться! – без завтрашнего дня. Этот авантюрист не имел бы успеха, если бы вокруг него не было создано декораций Учредительного Собрания. А когда эти декорации помогли ему создать армию, тогда он сказал Чернову и Авксентьеву: «раб сделал свое дело – пошел вон».

И выполнивши свою работу, учредиловские рабы разбежались в разные стороны. Авксентьев отправился во Францию и Англию выпрашивать помощи у европейского империализма против нас. Чернов со своими единомышленниками, со всем президиумом священнейшего Учредительного Собрания постучался в ворота нашего советского дома и просил нас пустить его, ибо ему невтерпеж стало больше в той атмосфере, которую создало Учредительное Собрание.

И это большой урок, товарищи, для самых отсталых и темных масс. Лучшего урока, более яркого урока, хотя и оплаченного дорогой ценой, нельзя было желать и требовать. Постучитесь теперь к русскому крестьянину, у которого мозги сколько-нибудь шевелятся в голове, и спросите его: «ну что же Учредительное Собрание, пойдешь под его знаменем?» Что должен ответить крестьянин, который сколько-нибудь следил за жизнью страны? Он должен ответить: «я видал это знамя в Самаре, я видал его в Екатеринбурге, в Уфе, я видел, как это знамя пошло Колчаку на портянки».