Часть 1. Роль среды - [2]

Невозможна к тому же история моря без обращения непосредственно к ее обширнейшим архивным источникам. Но не превышает ли такая задача силы одного историка? В XVI в. не было средиземноморского государства, которое не имело бы своего хранилища рукописей, обычно богатого документами, уцелевшими от пожаров, осад и прочих катастроф, знакомых средиземноморскому миру. Но для учета и обозрения этих несметных сокровищ, таящихся в золотых рудниках истории, понадобилась бы не одна жизнь, а двадцать жизней или двадцать исследователей, каждый из которых готов пожертвовать своей жизнью. Быть может, в один прекрасный день в мастерских истории станут непригодными наши приемы мелких ремесленников Тогда общую историю станут писать по оригинальным текстам, а не по книгам, как в данном случае, предлагающим сведения, взятые более или менее из первых рук. Надо ли говорить, что я не исчерпал всех возможностей доступных мне архивных документов, предельно большое число которых я постарался просмотреть; что моя книга поневоле является частным исследованием; что ее выводы, как мне заранее известно, будут оспорены, подвергнуты критике, преодолены и что к этому я и стремлюсь? Так движется и должна двигаться историческая наука.

В то же время в силу своего неблагоприятного хронологического положения между последними вспышками Возрождения и Реформации и уже надвинувшейся суровой эпохой XVII века Средиземноморье во второй половине XVI века представляет собой «обманчиво привлекательный сюжет», как писал Люсьен Февр. Нужно ли подчеркивать, в чем его интерес? Знать, чем стало Средиземноморье в начале Нового времени, когда мир перестал жить ради него, вращаться вокруг него и в его ритме, будет небесполезно. Тезис о его стремительном упадке, о котором всегда говорят, не кажется мне особенно основательным — скорее, наоборот, все свидетельствует о противном. Но, осгавляя в стороне этот драматический момент, я полагаю, что все связанные со Средиземноморьем проблемы обладают чрезвычайной человеческой ценностью и, следовательно, интересны как историкам, гак и неисторикам. Думаю даже, что их отголоски доходят до нашего времени и что они не лишены той «полезности» в узком смысле слова, которой Ницше требовал от истории вообще.

Я не стану далее распространяться о привлекательности и об искушениях, которые таит в себе этот сюжет. Его ловушки, то есть сложность и обманчивость его поворотов, уже перечислены. Я бы добавил еще следующее: среди наших исторических сочинений ни одно не могло быть для меня предметом подражания. Посвященное текучему пространству историческое исследование, помимо всех достоинств, несет в себе и все опасности, связанные с непривычным. Но, грубо уравновесив чаши весов, не был ли я прав, когда принял рискованное решение и, позабыв о благоразумии, счел, что игра стоит свеч?

Мое оправдание заключается в самой истории написания этой книги. Первоначально, в 1923 г. мои намерения были более благоразумными: она была задумана в классической форме исследования, посвященного средиземноморской политике Филиппа II. У моих тогдашних учителей эта идея встретила горячее одобрение. Ее воплощение виделось им в русле истории дипломатии, маловосприимчивой к выводам географии, достаточно равнодушной (как слишком часто и сама дипломатия) к экономике и социальным проблемам; относящейся свысока к достижениям цивилизации, литературы и искусства, великих свидетелей всякой достойной внимания истории; в русле той истории дипломатии, которая закостенела в собственных предрассудках и чурается всякого выхода за пределы канцелярских кабинетов, к подлинной бьющей ключом жизни. Объяснить политику Мудрого Монарха означало для них прежде всего распределить между государем и его советниками меру ответственности за выработку этой политики, за ее изменения в зависимости от обстоятельств; установить исполнителей главных и второстепенных ролей; составить подробнейший отчет о политике Испании в мире, где Средиземноморье занимало лишь один раздел, и притом не самый важный.

Начиная с 80-х годов XVI века все силы Испании были одним махом повернуты к Атлантике, где грандиозная империя Филиппа II должна была, сознавая или нет грозящую ей опасность, выдержать упорную борьбу не на жизнь, а на смерть. Мощное движение маятника бросило Испанию навстречу ее атлантическому жребию. Прислушаться к этим подземным толчкам, к этой динамике испанской политики и предпочесть такое исследование детальному расписыванию шагов Филиппа II или дона Хуана Австрийского; полагать к тому же, что, несмотря на их иллюзии, эти персонажи часто лишь действовали по заданному сценарию, означало уже выйти за традиционные рамки дипломатической истории. Однако задаваться вопросом, не имело ли Средиземноморье за пределами спорадической политической игры далекой Испании (игры довольно бесцветной, если не считать патетической вспышки Лепанто) своей собственной истории, своей судьбы и своей насыщенной жизни и не заслуживала ли эта жизнь чего-то большего, нежели роль полотна для живописной картины, было равносильно поддаться искушению огромным и рискованным сюжетом, который в конце концов захватил меня.