Часовщик - [9]

Судья не хотел схватки, однако наличие охраны могло, к примеру, означать, что падре Ансельмо прямо сейчас прячет улики — те же запасы фальшивых мараведи. Мади повернулся к альгуасилам:

— Убрать их.

Альгуасилы вытащили шпаги, решительно двинулись вперед, а едва улица заполнилась лязгом разящей стали, двери распахнулись и из храма Иисусова вывалилось еще восемь или десять монахов.

— Назад! — мгновенно отреагировал Мади. Он видел эти глаза опытных убийц, а своими людьми судья дорожил. Однако монахи навязывать боя не стали, а просто рассыпались и встали полукругом, напрочь перегородив подходы к храму.

Судья с облегчением выдохнул и снова перешел в наступление.

— Где падре Ансельмо?

Монахи молчали.

Мади окинул окна храмовой пристройки быстрым взглядом и увидел, как штора второго этажа вдруг всколыхнулась.

«Никуда он не денется, — подумал судья и глянул на стрелку новеньких храмовых курантов. — До начала службы всего ничего осталось».

И сразу же, словно подтверждая сказанное и предупреждая горожан, что скоро им идти в церковь, куранты завели долгий незамысловатый перезвон.

«Ансельмо не допустит, чтобы люди увидели это, — разглядывая вооруженных монахов перед храмовыми дверями, думал судья. — Слишком велик будет удар по самолюбию…»

И, словно подтверждая его мысли, двери храмовой пристройки распахнулись и на пороге появился молоденький священник.

— Пропустите их… — печально распорядился он и заставил себя посмотреть председателю суда в глаза. — Проходите, сеньор аль-Мехмед.

Решение пришло само собой, едва Бруно увидел созданные его отцом храмовые куранты. С трудом забравшись по скрипучей дощатой лестнице под кровлю храма, Бруно дождался, когда куранты наконец-то отзвонят, и вытащил самый главный механизм — регулятор хода. Ничем не сдерживаемые шестерни тут же начали ускорять ход, а стрелка помчалась по кругу, словно прижженная под хвостом собака.

Бруно предусмотрительно отодвинулся. Огромные шестерни в целях экономии клепали из листа, а потому были они полыми и не слишком прочными. И разорвать их на такой скорости могло запросто.

Но и этого ему показалось мало. Постанывая, Бруно ухватился за стопор хода и, напрягая все силы, выдернул его из гнезда. И в считанные мгновения льняной трос механизма заводки размотался до упора, а привязанный к нему, точно выверенный по весу камень помчался вниз, ухнул об пол башни и разлетелся вдребезги.

«Ну, вот и все…»

Теперь, не видя чертежей регулятора и не зная точного веса грузила, ни один мастер города не смог бы восстановить храмовые часы быстрее, чем за месяц.

«Да они и не возьмутся…» — улыбнулся Бруно: цеховые правила категорически запрещали совать свой нос в чужой заказ. А значит, судьба живущего по часам храма теперь зависела от судьбы Олафа, как ведомая шестерня от ведущей: сломается одна, и навечно остановится другая.

Мади аль-Мехмед сразу увидел: святой отец будет отпираться до конца, а потому подал знак альгуасилам, и вскоре те притащили всклокоченного, взвинченного после бессонной ночи в тюрьме Олафа.

— Скажи, Олаф, откуда у тебя эти монеты? — подбросил в руке кожаный кошель судья.

— Падре Ансельмо за куранты расплатился, — свирепо глянул в сторону священника мастеровой.

— Ложь, — покачал головой падре. — Гнусная, безбожная ложь.

— Как это ложь? — изумился часовщик и ткнул пальцем в сторону кошеля. — Вот же они, двадцать мараведи, которые вы мне дали!

— Ну, это еще доказать надо, — с вызовом хмыкнул священник.

Судья примерно такого поворота и ждал. Он уже видел, что Ансельмо готов к любому повороту. По юридической части его явно консультировал скучающий в сторонке мужчина в плаще сеньора и с лицом нотариуса. А на случай попытки ареста у дверей стояли двенадцать крепких доминиканцев. И крепкий, широколицый монах у окна здесь явно стоял не просто так.

«Эх, жаль, что я одобрения епископа не дождался!» — подумал Мади и перешел в наступление.

— Мне очень жаль, падре Ансельмо, но я вынужден требовать обыска в храме и всех прилегающих к нему хозяйственных помещениях. Я уверен, что найду у вас еще мно-ого мараведи того же сорта.

Священник кинул в сторону скучающего сеньора затравленный взгляд. Но тот даже не шелохнулся.

— Вы не можете обыскивать храм Божий лишь на основании лжи проклятого Иисусом безбожника, — выдавил священник.

— Это я — проклят Иисусом?! — возмутился часовщик. — Я что — кому-то солгал?! Или фальшивую монету подсунул?! Это ты проклят Иисусом, чертов каплун![7]

Мади собрался в комок. Скучающий в сторонке сеньор с лицом нотариуса явно заинтересовался ходом очной ставки и со значением посмотрел в сторону стоящего у окна грузного монаха.

«Сейчас что-то будет…» — подумал Мади и еще раз отметил, сколь плотно перекрыли все выходы «псы господни». Однако падре как воды в рот набрал, да и доминиканцы ничего не предпринимали. И лишь стоящий у окна монах счел долгом отреагировать на крик ремесленника и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, отошел от окна.

— Призываю всех присутствующих в свидетели, — поднял он вверх широкую крепкую ладонь. — Только что мастер Олаф по прозвищу Гугенот нанес Святой Церкви тяжкое оскорбление, лживо заявив, что падре Ансельмо проклят Господом нашим Иисусом Христом.