Чащоба - [90]

Естественно, концепция Лео не была чем-то потрясающе новым — создатели культовых зданий прошлого также опирались на учитывающие психологические факторы моменты; разнились цели: вместо кротости и покорности — самообретение.

Чем отчетливее и детальнее вырисовывался проект уходящего в море бетонного здания, тем больше Лео верил в возможность его осуществления — в техническом смысле, к тому времени в мире успели распространиться оболочные конструкции и предварительно напряженный железобетон. Имена Фрейсине, Дишингера и Нерви были известны и в здешних краях. Будто намеренно Лео вытравил из сознания свое тогдашнее убогое житье и невеселую действительность. С войны прошло еще не так много времени, правда, груды развалин в основном уже исчезли, однако из приглаженной земли тут и там выступали остатки бывших фундаментов — будто знаки погибших миров. Лео верил, что любая архитектурная форма является замкнутой системой, обособленной вселенной. Люди жили в изнуряющей тесноте, немало еще ног топтало скрипучие лестницы запущенных посадских деревянных домов, и уже вовсе недосягаемым казался достаток, который позволил бы строить громадные и с прагматической точки зрения бесполезные здания. Хотя и говорилось о величии времени, о колоссальных успехах поступательного движения, в подтверждение этих звонких лозунгов были возведены лишь отдельные до смехотворного помпезные дома. Эти украшенные завитушками каменные ящики, несмотря ни на что, выполняли какие-то функции: в жалкие, плохо освещенные громады можно было вместить и самую необходимую для человеческого жилья мебель, и конторские столы для служащих, складывавших цифры и составлявших отчеты.

Лео пытался увлечь воображаемых оппонентов концепцией, лежавшей в основе его проекта, но за спиной сомневающихся в его идее коллег стояли конструкторы и строители, — может быть, самые земные среди реалистов люди, — на чьих посеревших от забот лицах появлялись окаймленные никотиново-желтыми зубами провалы — взрыв хохота — плывущее бетонное здание!

Лео освоил профессию архитектора в то время, когда наряду со способностью архитектора к внешнему оформлению и внутренней разбивке здания существенно ценились также инженерные знания, поэтому в пространных выкладках он доказывал реальность конструктивной части своего проекта и составил строительно-методическую экспликацию. Он оговорил особые, относящиеся к разным этапам строительства условия, для бетонирования оболочки здания он предложил оригинальный вариант, в котором нашли применение кессоны, понтоны и даже ледовая обстановка. Принцип анкерного закрепления здания объясняли специальные чертежи, были точно определены даже сечения тросов висящего массива, соединяющего строения с берегом; никакой шторм и никакое обледенение не могли их оборвать. Системы водообмена в фонтанах и прудах были дублированы, насосы защищены шлюзовыми камерами, при отключении электричества было предусмотрено аварийное освещение.

Три года жизни отдал Лео своему объемному и оригинальному проекту. В это время все другое было несущественным или относительно несущественным, во всяком случае, настолько второстепенным, что утром требовалось усилие, чтобы сконцентрироваться на выполнении намеченных на этот день служебных обязанностей.

Однако совсем другой человек за океаном воплотил в жизнь идею Лео.

Одно лишь воспоминание о пережитом творческом упоении было бесценным духовным богатством. Забывались моменты депрессии и приступы скепсиса, когда разум злобно издевался над созданным. Немногим выпадает счастье испытать свой звездный час а также простирающуюся через годы неослабную душевную привязанность. Лео мог констатировать: я лишился столь многого, я ничем существенным в своей жизни не был обделен. Эрика и морская скрипка — было бы грешно желать себе большего.

И сейчас еще через него перекатывалось пьянящее эхо тех мгновений, слабое остаточное колебание того далекого потрясения, которое докатилось через безбрежный океан. И Лео и его каменный корабль содрогнулись, бутылочно-зеленая волна накатилась на иллюминаторы и с шумом схлынула, иллюминаторы словно бы моргнули веками, чтобы освободиться от воды, которая замутила взгляд. Лео снова все ясно видел. Он шел с матерью по пандусу, они спускались по лестнице, дошли до основания каменного здания; пахло скошенным клевером. Откуда-то пробивался солнечный свет, яркий луч упал на лицо матери. Она натянула на лоб платок, будто белый козырек, защищая глаза от слепящего солнца. Лео стоял в полутьме и ловил свет материнских глаз. Но Мильда не глядела на сына, она ласкала взглядом их знаменитого племенного быка Куку, купленного за немалые деньги. Не пошла прахом куча крон, это можно было прочесть по лицу матери. Окрестные люди решили улучшить племенной состав дойного стада, все жаждали молочных рек, которые, пенясь, должны были протечь в нержавеющие чаны молокозавода; бочки экспортного масла лишь катились в Таллинском порту в трюмы пароходов, кроны со звоном падали в кошельки прилежных хозяев. Клевер цвел и благоухал, пчелы гудели, и в глазах быка Куку отражались лица хозяек с натянутыми на лоб белыми платками. Много вмещалось их в глазах Куку, будто белые паруса в безбрежном морском просторе. Бык Куку очередной раз справился со своей задачей по улучшению породы; Мильда достала из кармана передника куриное яйцо, оно было нежно-коричневым, словно выдержано в отваре луковой шелухи. Бык вытянул голову, жировые складки на загорбке разгладились. Куку знал, что его ждало. Мильда продавила большим пальцем скорлупу, ловко сложила ладони чашечкой, из скорлупы вылился белок, и на его поверхности, будто бычий глаз, всплыл желток. Куку высунул язык и слизнул лакомство. Пустые половинки скорлупы упали на бетонный пол и с едва слышным хрустом разлетелись на осколки.