Чаша ярости - [4]

— Я всегда повторяю это своему математику. — Черный человек говорил серьезно, хотя ирония, как всегда, жила в его словах. Ирония — по отношению к своим проблемам. — Я говорю ему: лишь истинная Вера даст человеку знания, о которых он не подозревает. И в первую голову — знания о самом себе, о своих возможностях. Вот формула-ключ: я могу, потому что Бог во мне… Я повторяю формулу, но математик не верит мне. И в каждом из нас, увы, живет свой маленький математик, который мешает нам развиваться так, как полагал Господь, создавая пусть даже не нас самих, большой привет Дарвину, — но начальные, базовые условия нашего развития во Вселенной и, как следствие, на планете Земля. Они куда как сильны — эта проклятые маленькие математики… А на самом деле, множа знания, они всякий раз сочиняют собственных маленьких божков, чтобы башня знаний невзначай не обрушилась. Они заполняют лакуны в своих теориях замечательных, умных, много объясняющих! — словами-артефактами: ложный вакуум, иллюзорная Вселенная, Большой взрыв, бут-стрэп… У них тоже есть прелестная формула: «условимся считать, что…»! И ведь уславливаются. Как в детской игре. Но все эти бут-стрэпы и ложные вакуумы так же необъяснимы, как и Бог…

— Их объяснят. Рано или поздно, — сказал пришелец, — А Бога — не объяснят. И не потому, что это невозможно. А потому, что гораздо удобнее считать, будто никакого Бога нет и не было. Гораздо спокойнее. И виновата в том не наука, а сами люди. И в первую очередь — те, кто создал христианскую Веру, кто построил ее на костях сначала христиан, а потом — всех тех, кто не хотел поверить, не умел поверить, мешал строить храмы, копить деньги и власть, кто развалил большую Веру на множество маленьких: католики, протестанты, ортодоксы, баптисты, евангелисты, адвентисты… Вы все — слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то где конец их дороги? В яме, Maggiore…

— Евангелие от Матфея, — тихо сказал хозяин.

— Евангелие от меня! — вдруг яростно крикнул гость, и крик этот мгновенно угас, заблудившись в картинах, шторах, в толстой материи на стенах. Не жил крик в комнате-зале, падал, замирал. — Я это сказал! Я это повторял многократно, и Матфей сохранил мои слова. Но для кого? Когда я покинул свой мир, там остались мои апостолы — числом одиннадцать. Там остались избранные мной — числом семьдесят. Куда они повели людей? В яму? Вам сладко жить в ней, Maggiore? Или вы думаете, что это не яма вовсе, а дворец огромный?.. Вы сами боролись со знанием во все времена и не хотели понять, что оно всегда лишь подтверждало Божий замысел, что оно само было его частью.

— Церковь признала свои ошибки… — Хозяин сказал это, не желая, потому что слова звучали оправданием, а он не хотел оправдываться, но слова вырвались наружу, будто страшный гость сам вытащил их.

Во всяком случае, он ждал их.

— Признала? — Он вскочил из кресла и зашагал по кабинету, то пропадая в темноте, то вновь возникая в крае света. — Что это за религия, которая то и дело должна признавать ошибки? Что это за пастыри, Которые сквозь зубы цедят извинения и тут же творят новые ошибки? Да и слово-то вы нашли, Maggiore, — ошибки! Смерть Джордано Бруно — ошибка, выходит? А признали вы ее, когда люди освоили ближний космос и замахивались на дальний. Терпения вам не занимать… Вы выбивали камни, на которые опиралась Вера, с упорством самоубийцы, пилящего себе вены ложкой для похлебки, а теперь заявляете, что она — Вера, которую я дал людям, я! — что она искалечена. Мудрено ли?.. — Он вернулся из тьмы и снова сел в кресло. Сказал устало: — Извините, Maggiore, я не имел в виду лично вас…

Понтифик молчал.

Что он мог ответить этому человеку, который не только называет себя пришедшим в мир Мессией, но и ведет себя так, как должен, по идее, вести себя настоящий Сын Человеческий?.. Что он, хозяин кабинета и Хозяин Церкви, хотел ответить этому человеку?.. С чего бы приумолк маленький математик, затаился, замер в ожидании? В ожидании чего?.. Вот оно — Второе Пришествие! Две тысячи лет ждали. Ждать больше нечего. Ни математику, ни теологу…

Больно было. И тошно. И не хотелось ничего говорить. А хотелось заснуть и проснуться намного раньше, проснуться в мире, где ни одна собака не слыхала о чуде в Эфиопии, и о чуде в долине Амазонки, и о чуде в Нью-Йорке, и о чуде на Балканах. И жить, как прежде. Страусом, засунувшим башку в песок.

— Зачем вы пришли ко мне? — спросил черный человек белого, и свет лампы под абажуром Галле — или показалось? — стал ярче.

— Теперь не знаю, — скучно ответил гость. — Думал — найду единомышленника. Соратника. Друга. Думал, что понтифик-то уж не просто поверит в меня, но и мне поверит, и поддержит, как верил мне и поддерживал во всем тот, во имя кого вы отгрохали в вашем Ватикане не храм даже, а золотое чудовище. В Иершалаиме — и то поменьше был… Думал… Зря, выходит… Зря, Maggiore? Вы же в самом деле неглупый и образованный человек. И имя вы себе взяли — в честь тоже неглупого и образованного предшественника: Иоанн Павел. Я уж не вспоминаю тех двоих, первых, в честь кого назвал себя тот предшественник… Как же совместить несовместимое, Maggiore?..