Чаша императора - [4]

— И это Париж? Куда я попал? — бормотал время от времени тот, кого назвали «итальянец». — Все опасности ничто по сравнению с унижением, которое мне приходится терпеть в этой кошмарной одежде и на этих жутких улицах.

— А кто говорил «что здесь не так плохо»? — тут же возле уха раздался насмешливый шёпот его спутника.

— Злая шутка… очень злая. Мне следовало выразиться несколько иначе. К примеру…

— Помолчать немного. На нас уже поглядывают с подозрением. Этих людей трудно обмануть. Они безошибочно определяют «своих». Необходимо убираться отсюда, и как можно скорей.

— Агриппа, друг мой… выведи меня отсюда, отведи на берег реки, и в обмен ты получишь мою вечную признательность.

— Берегись! — неожиданно вскричал тот, которого называли «Агриппа». Он схватил своего спутника за плечо и рывком оттянул назад. В ту же минуту раздался страшный грохот.

Обвалилась часть крыши дома, мимо которого они проходили. Куски черепицы упали прямо посреди улицы и разлетелись на мелкие осколки, причиняя значительный ущерб всем, кто оказался в непосредственной близости. Вслед за стонами раненых, раздалось невнятное бормотанье, в котором слышался явный ужас:

— Камнепад… какие несчастья ещё меня подстерегают?

В этот миг раздался громкий крик: «Внимайте и слушайте!»

Разносясь по улицам, призыв этот повторялся раз за разом. Оба нищих пошли так быстро, как только позволяло положение, и вскоре оказались на небольшой площади. Далеко впереди возвышался длинный мост, а рядом с ними постепенно стала образовываться толпа — больше и больше с каждой минутой — люди выходили из дверей, группки выворачивали из всех переулков, весьма разношёрстные личности сбегались, сходились, сползались к площади со всех сторон. Не сговариваясь, оба нищих поспешили вслед за ними, оказавшись очень скоро в огромной толпе.

Подобно волнам, она бурлила и перекатывалась — от угла улицы до самого берега Сены.

Незнакомцы остановились позади, пропуская самых нетерпеливых и любопытных вперёд, и, хотя видеть главных действующих лиц не могли, голос глашатая всё же услышали:

— Двенадцатый месяц 1585 года! Да будет вам известно, жители Парижа! Его святейшество Папа издал Буллу. Отныне каждый католик свободен от присяги, данной Генриху Наваррскому. Святой церковью он признан еретиком. Он также лишён права наследовать трон, ибо лишь истинная вера может править нашим королевством. Наш добрый король с покорностью принял волю его святейшества Папы. Его величество издал эдикт. Отныне и навсегда, католическая вера является единственно истинной. Любая иная вера подлежит преследованию, а люди её исповедующие — смерти.

В то время как толпа разразилась восторженными криками, один из двух нищих исторг испуганный шёпот:

— Да убережёт нас матерь Божья! Бежим отсюда, Агриппа!

Его спутник наклонился и едва слышно прошептал:

— Да ты испугался. Не будь у тебя на физиономии этой грязи, я бы поклялся, что у тебя лицо стало зелёного цвета. Пусть вести и скверные, но присутствие духа терять не следует, иначе…

— Меня не это напугало, — раздался в ответ едва слышный дрожащий голос.

— А что же? — Агриппа, с удивлением проследил за движением головы своего спутника. Тот указывал на двух монахов, что ехали впереди на мулах. — И что в них такого ужасающего?

— Перстень на левой руке. Я увидел его, когда он дёрнул поводья. Рукав рясы сполз… И перстень, перстень у него на пальце, понимаешь?!.

— Перстень у монаха… странно, но уж никак не опасно…

— Ты не понимаешь, Агриппа, — вновь послышался смятенный шёпот. — Перстень не обычный.

Золотой круг. На нём три драгоценных, круглых камня: белый, голубой и красный. Это знак.

Такой перстень может носить лишь один человек… — голос стал едва слышен, — «Чёрный Папа».

— Верно, ты ошибся…

— Клянусь тебе, Агриппа, это он! Бежим отсюда. Бежим скорее!..

— Напротив. Последуем за ним, если это действительно он. Надо выяснить, что за дела привели его в Париж.

— Ни за что на свете. Лучше уж эти мерзкие улицы и эта вонючая одежда. Это верная смерть, Агриппа. Его всегда сопровождают. Несколько человек следят за всем, что происходит в непосредственной близости от него. Нет, даже не проси!..

— Тогда, оставайся здесь и слушай всё, о чём будут говорить. Я скоро вернусь.

Один из нищих побрёл вслед за теми самыми монахами, которые и стали предметом горячего обсуждения. Вслед ему раздался голос, полный глубокого сочувствия:

— Прощай, друг мой! Прощай навсегда!..

«Ничего необычного, на первый взгляд. Ряса, капюшон — такие же, как у любого другого святого брата», — думал Агриппа, незаметно наблюдая за неторопливым продвижением монахов. Время от времени они понукали мулов, но не слишком усердно. В них не чувствовалась ни беспокойства, ни суеты, ни настороженности. Что ничуть не мешало Агриппе следовать за ними на расстоянии пятидесяти шагов и голосом, полным отчаяния и мольбы, издавать протяжные крики:

— Хлеба… во имя всего святого… во имя Господа милосердного… подайте кусок хлеба!

Он кричал так часто, как только мог, старательно изображая полное бессилие, выражавшееся в неуверенной шаркающей походке и сгорбленной спине. Эта роль не только увлекала его, но и доставляла наслаждение. Он мог преспокойно разгуливать в городе, где едва ли не каждый мечтал увидеть его мёртвым.