Чаша цикуты. Сократ - [8]

   — Значит, не из презрения к афинянам, а из любви к ним? — усмехнулся Фидий.

   — Можно презирать любя и любить презирая, — вставил слово Софокл. — Когда родители секут пьяного сынка, они спасают его от многих дурных поступков.

   — Да, да, — похлопал Софокла по плечу Фидий. — Эту притчу я помню с детских лет, — засмеялся он.

Эвангел воспользовался тем, что в разговоре наступила пауза, и налил всем вина.

   — За удачный побег, — поднял кружку Софокл. — Не огорчай нас своим отказом и не убивай своей смертью, великий Фидий.

   — Ты торопишься, — не поддержал Софокла Фидий. — Ведь я ещё ничего не сказал.

   — Тогда скажи, — потребовал Перикл. — Выпей вино и скажи.

Фидий осушил кружку, вытер подолом гиматия[23] усы и бороду, кряхтя, встал на ноги — Эвангел помог ему подняться, — направился к нише, повернулся к ней лицом и шумно вздохнул, уловив, должно быть, запах свежего воздуха, проникшего через душник.

   — Если я убегу, — заговорил он, не оборачиваясь, — то обо мне все скажут: убежал вор, святотатец, сводник и трус. Если меня казнят по неправому приговору, то скажут: казнён вор, святотатец и сводник. Но трусом меня не назовут, потому что я готов принять смерть без страха. Что же лучше? Жить, прослыв трусом, или умереть с достоинством?

   — Умереть вором, святотатцем и сводником? — возмутился Перикл. — О каком достоинстве ты говоришь? И что ты сравниваешь? Три смертельные раны с четырьмя лёгкими? И спрашиваешь, что лучше? Тут и глупец найдёт правильный ответ, — он тоже встал, резко шагнул к Фидию. — Конечно, ты стар, — заговорил он после паузы, подавив в себе гнев. — И казнь по суду, возможно, лишь на несколько лет опередит ту, что придёт с годами сама собой. Ты много прожил и смерти не боишься. Но мёртвый ты не сможешь оправдаться. Мёртвый ты не сможешь отомстить доносчикам и клеветникам. К мёртвому прилипает всё, что о нём ни скажут. Стыдно умирать оклеветанным и без боя, в рабской покорности. Зевс, который послал тебе в Олимпии приветственную молнию, отвернётся от тебя теперь, Фидий.

   — Но что скажет Афина Парфенос, если я оскорблю её любимый народ дерзким непослушанием? — тихо возразил Фидий.

   — Спроси её об этом теперь же, — посоветовал Софокл.

   — Есть что-то постыдное в любом бегстве, — проигнорировав слова Софокла, продолжал Фидий. — Пойти на суд и оправдаться — разве это не означает принять бой?

   — Если бы оправдаться, — сказал Перикл. — Я не верю в такой исход.

   — Ты не прорицатель, Перикл, чтобы предсказывать будущее.

   — Но я стратег, предвидевший не раз победы и поражения. Здесь, Фидий, я предвижу поражение.

Фидий обернулся, обнял одной рукой Перикла. Перикл истолковал этот жест Фидия как желание возвратиться к столу, подвёл его к Софоклу и Сократу, усадил между ними. Сам сел на прежнее место, по другую сторону стола.

   — Ты стар и слаб, Фидий, — сказал Софокл, — и не одолеешь на суде молодых и наглых обвинителей. Это будет не бой, а избиение. Избивать будут тебя под злорадное улюлюканье толпы. Ты этого хочешь?

   — И ты, Софокл, не прорицатель, — ответил Фидий. — И вот вам мой ответ, друзья. Я очень рад, что вы навестили меня здесь. Это такой подарок, который превращает в ничто все мои недавние огорчения. Боги вознаградят вас за этот добрый поступок. Да и я их об этом попрошу. Попрошу, чтоб нам но всем сопутствовала удача. Словом, живите долго и счастливо.

   — Ты говоришь так, учитель, будто прощаешься с нами навсегда, — заметил Сократ.

   — На пиру — встречаются, в тюрьме — прощаются. На пиру думают о любви, в тюрьме — о смерти. Это уместно, Сократ, — ответил Фидий, ласково погладив плечо своего ученика.

   — Так в чём же твой ответ? напомнил Перикл.

   — Ответ мой краток: продолжим разговор после суда.

   — Нет! — возразил Перикл, вставая.

   — Да! — сказал Фидий, опустив голову.

III

Перикл обдумывал речь, которую ему предстояло произнести на Пниксе перед народным собранием, созываемым по случаю заявления мегарских послов[24], прибывших в Афины несколько дней назад. Мегарцы, подстрекаемые Спартой, требовали отменить декрет Перикла, по которому их судам запрещалось входить в гавани афинской державы и торговать в Аттике. Декрет этот противоречил договору со Спартой, но и Спарта нарушала давний договор, препятствуя афинянам вести торговлю в своих городах, а сами мегарцы не раз восставали против Афин и наносили им ощутимый урон, опираясь на поддержку Спарты и союзных ей городов. Мегарцы заслуживали наказания, хотя дело было не в них: могущество Афин тяготило и пугало Спарту. Нынешнее требование мегарцев стояло в том же ряду, что и требование Спарты снять осаду Потидеи во Фракии, объявившей вдруг о своём выходе из Афинского морского союза[25], и даровать независимость Эгине. А в отчёте афинского посольства, вернувшегося недавно из Спарты, написано много о том, что Спарта начала подготовку к войне с Афинами и что спартанский царь Архидам на тайном совете с эфорами[26] вёл речь об игре, которую следует затеять с Афинами: втянуть афинян в длительные переговоры, усыпить их бдительность, а тем временем готовиться к войне.